уловка, придуманная, чтобы прикрыть переход реки в другом месте.

Положение было безвыходное, и немцы наконец это поняли и стали отступать.

Увидев на мосту группы санитаров с носилками, Гас приказал своим прекратить огонь.

В ответ смолкла и немецкая артиллерия.

— Ну надо же! — сказал Гас, ни к кому конкретно не обращаясь. — О Боже всемогущий, похоже, мы отбились!

Американская пуля раздробила Вальтеру большую берцовую кость. Он упал на рельсы, корчась от боли, но еще хуже ему стало, когда он увидел, что немцы отступают, а потом услышал, что стрельба стихла. Тогда он понял: это поражение.

Когда его укладывали на носилки, он закричал. Не годилось солдатам слышать крики раненых, это деморализовывало, но он не смог сдержаться. Всю дорогу до города и через город до медпункта каждый толчок отзывался болью; наконец в медпункте кто-то дал ему морфин, и он отключился.

Очнулся он с ногой уже в лубке. Спрашивал у всех, кто проходил мимо, о ходе боя, но подробностей ему не сообщали, пока не явился позлорадствовать по поводу его раны Готфрид фон Кессель. Немецкая армия оставила попытки перейти Марну в Шато-Тьери, сообщил Готфрид. Может, будут другие попытки, но уже в другом месте.

На следующий день, прямо перед тем как его отправили на поезде домой, он узнал, что на днях прибыл и занял позиции по всему южному берегу Марны основной состав американской Третьей дивизии.

Один раненый приятель рассказал ему о кровавой битве в лесу под городом с названием Буа де Белло. Там обе стороны понесли страшные потери, но победили американцы.

Дома, в Берлине, газеты продолжали писать о победах Германии, но линия фронта на картах не приближалась к Парижу, и Вальтер пришел к горькому заключению, что весеннее наступление провалилось. Слишком быстро прибыли американцы.

Из госпиталя его вскоре отпустили выздоравливать домой.

Восьмого августа в битве при Амьене Антанта использовала около пятисот только что появившихся танков. У этих бронированных машин было множество недостатков, но остановить их было невозможно, и в один день англичане продвинулись на восемь миль.

Всего восемь миль — не Бог весть что, но Вальтер заподозрил, что теперь прилив сменился отливом, и по лицу отца он видел, что старику тоже так кажется. В Берлине уже никто не говорил о победе.

Однажды в конце сентября Отто пришел домой поздно вечером — и у него был такой вид, будто кто- то умер. От его природной несдержанности не осталось и следа. Вальтеру даже показалось, он сейчас заплачет.

— Кайзер вернулся в Берлин, — сказал Отто.

Вальтер знал, что кайзер Вильгельм пребывал в штабе армии возле бельгийского горного курорта Спа.

— Почему же он вернулся?

Голос Отто сел почти до шепота, словно ему было невыносимо произнести то, что он должен был сказать, нормальным голосом.

— Людендорф хочет заключить мир.

Октябрь 1918 года

Мод пошла на ланч в «Риц» со своим приятелем лордом Ремарком — младшим министром военного министерства. Он был в новом фиалковом жилете. Когда подали суп, Мод спросила:

— А что, война действительно подходит к концу?

— Все полагают, что да, — сказал Джонни. — Немцы в этом году потеряли семьсот тысяч человек. Они больше не могут воевать.

Мод с болью подумала, не стал ли одним из этих семисот тысяч Вальтер. Она знала, что он мог погибнуть, и от этой мысли холод разливался по телу от того места, где должно быть сердце. После их идиллического медового месяца в Стокгольме она не получила от него ни единой весточки. Ей было ясно, что его больше не посылали по работе в нейтральные страны, откуда можно писать. Скорее всего, он вернулся на поле боя, когда Германия, поставив все на карту, начала последнее решающее наступление.

Мысли эти были ужасны, но реалистичны. Много женщин потеряли своих любимых: мужей, братьев, сыновей, женихов. Они прожили четыре года, в течение которых эти трагедии случались ежедневно. Было уже невозможно погрузиться в отчаяние. К горю привыкли.

Она отодвинула тарелку с супом.

— А есть какие-нибудь еще поводы надеяться на заключение мира?

— Да. У немцев новый канцлер, и он написал президенту Вильсону письмо, в котором предложил заключить мир на основе его знаменитых «четырнадцати пунктов».

— Вот это дает надежду! И Вильсон согласился?

— Нет. Он ответил, что Германия должна сначала освободить все захваченные территории.

— А что думают об этом в нашем правительстве?

— Ллойд Джордж вне себя от ярости. Германия обращается к Америке как к старшему партнеру в союзе, а президент Вильсон ведет себя так, словно может заключить мир без обсуждения с нами.

— А это важно?

— Боюсь, что да. Наше правительство не во всем согласно с «четырнадцатью пунктами».

Мод кивнула.

— Я полагаю, мы против пункта пять о том, что колониям предоставляется право решать свою судьбу.

— Именно. Как же Родезия, Барбадос, Индия? Пусть не ждут, что мы, неся им цивилизацию, будем спрашивать у местных на это разрешение. Американцы слишком либеральничают. И мы категорически против пункта два — «свобода судоходства в мирное и военное время». Мощь Британии зиждется на флоте. Мы бы не смогли вынудить Германию заключить мир, если бы нам не дали блокировать их морские пути.

— А что об этом думают французы?

— Клемансо сказал, что Вильсон пытается превзойти всемогущего Бога, — усмехнулся Джонни. — «Сам Господь обошелся всего десятью пунктами!» — воскликнул он.

— Мне кажется, простым англичанам нравятся Вильсон и его «четырнадцать пунктов».

Джонни кивнул.

— А главы европейских государств вряд ли смогут не дать американскому президенту заключить мир.

Мод так хотелось, чтобы это случилось, но она боялась даже надеяться. Она запрещала себе радоваться заранее. Разочарование было бы слишком тяжело.

Официант принес им жареную рыбу и бросил восхищенный взгляд на жилет Джонни.

Мод перешла к другому волновавшему ее делу.

— Что слышно от Фица?

Поездка Фица в Сибирь держалась в тайне, но ее он в эту тайну посвятил, и Джонни сообщал ей новости.

— Казацкий командир нас разочаровал. Фиц заключил с ним соглашение, и какое-то время мы давали ему деньги, но оказалось, что на самом деле это просто рубака. Фиц пока остается там, надеясь, что удастся подтолкнуть русских сбросить большевиков. А Ленин тем временем перевез правительство из Петрограда в Москву, при вторжении там более безопасно.

— Но если большевиков свергнут, возобновит ли новый режим войну с Германией?