года можно изменить мир!

Он еще смотрел на телеграмму, когда зазвонил телефон.

Взяв трубку, он услышал, как оператор сказал:

— Мистер Дьюар, на проводе Шэдоу Лоун. С вами хочет говорить президент. — И в следующую секунду услышал знакомый голос Вудро Вильсона: — Доброе утро, Гас.

— Поздравляю вас, господин президент!

— Спасибо. Собирай вещи. Мне нужно, чтобы ты отправился в Берлин.

Когда Вальтер фон Ульрих приехал домой на побывку, его мама устроила прием.

В Берлине теперь не часто устраивали приемы. Еду купить было трудно даже богатой даме с влиятельным мужем. Сюзанна фон Ульрих была нездорова: она исхудала и постоянно кашляла. Однако ей хотелось сделать для сына что-нибудь приятное.

У Отто в подвале хранилось хорошее вино, купленное перед войной. Сюзанна решила пригласить гостей днем, чтобы не нужно было заботиться об обеде. Она велела приготовить треугольные бутерброды с копченой рыбой и сыром, а недостаток еды компенсировала огромным количеством шампанского.

Вальтер был благодарен за заботу, но приема ему не хотелось. На жизнь вдали от поля боя у него было две недели, и ему нужна была лишь мягкая постель, сухая одежда и возможность целый день не выходить из элегантной гостиной родительского загородного особняка, глядя в окно и думая о Мод, или сидя за «Стейнвеем» и наигрывая шубертовскую «Веру в весну»: «Теперь все, все измениться должно». Как легкомысленно они с Мод говорили тогда, в августе 1914-го, что вновь будут вместе к Рождеству! С тех пор как в последний раз он видел ее прекрасное лицо, прошло больше двух лет. А чтобы победить в войне, Германии наверняка потребуется еще не менее двух лет. Он очень надеялся, что наступление русских захлебнется и у Германии появится возможность сосредоточить на западном фронте силы для решающего удара.

Порой Вальтер с трудом вспоминал лицо Мод, и ему приходилось доставать потрепанную и выцветшую журнальную вырезку, которую он возил с собой: «Леди Мод Фицгерберт всегда одета по последней моде».

Дом выглядел уныло. Чтобы наводить прежний лоск, не хватало слуг: мужчины воевали, женщины пошли работать трамвайными кондукторами или почтальонами, и за чистотой следили лишь старики, стараясь, по мере иссякнувших сил, поддерживать чистоту.

В доме было не только уныло, но и холодно. Угля было недостаточно, и мать распорядилась поставить в вестибюле, столовой и гостиной переносные печки, но для промозглой погоды этого было мало.

Однако когда холодные комнаты заполнили молодые люди, а в вестибюле заиграл небольшой оркестрик, Вальтер приободрился. Его младшая сестра Грета позвала всех своих друзей. Вальтер понял, что соскучился по светскому общению. Ему было приятно смотреть на девушек в бальных платьях, на молодых людей в безукоризненных костюмах. Ему нравилось шутить, флиртовать, перемывать косточки. Он обожал свою работу дипломата — такая жизнь была для него. Ему было легко вести беседу и очаровывать собеседников.

У фон Ульрихов не было бального зала, танцы устроили в вестибюле. Вальтер танцевал несколько раз с лучшей подругой Греты, Моникой фон дер Хельбард — высокой тонкой девушкой с длинными рыжими волосами, напомнившей ему полотна английских художников, которые называли себя прерафаэлитами.

Он принес ей бокал шампанского и сел рядом. Она расспрашивала, как там, в окопах, — его все об этом расспрашивали. Обычно он отвечал, что приходится трудно, но они не теряют бодрости духа и победа близка. Однако Монике почему-то сказал правду.

— Самое худшее — что все это бессмысленно. Мы все на тех же позициях, где чуть вперед продвинулись, где отошли, и это за два года. Я не знаю, как действия верховного командования могут это изменить, и даже не представляю, что вообще можно сделать. Мы страдаем от голода и холода, у нас болят ноги от сырости, нас мучает кашель и рези в желудке, нам до слез скучно — и все зря!

— А в газетах мы читаем совсем другое, — сказала она. — Какой ужас! — и сочувственно сжала его руку. Ее прикосновение подействовало на него словно легкий удар тока. Уже два года к нему не прикасалась посторонняя женщина. Он вдруг подумал, как чудесно было бы обнять Монику, прижать к себе ее мягкое тело и поцеловать в губы. Она взглянула на него янтарными глазами, и он увидел, что она прочитала его мысли. Он замечал, что женщины часто чувствуют, о чем думают мужчины. Ему стало неловко, но, увидев, что ей это не неприятно, он еще сильнее загорелся.

К ним подошел человек, и Вальтер взглянул на него с раздражением, думая, что кто-то хочет пригласить Монику на танец. Но тут он увидел знакомое лицо.

На ум пришло и имя, — память на имена у него, как у всех дипломатов, была отличная.

— Неужели Гас Дьюар? — спросил он по-английски.

— Именно так, — по-немецки ответил Гас. — Но мы можем разговаривать по-немецки. Как вы поживаете?

Вальтер встал и пожал ему руку.

— Позвольте вам представить фройляйн Монику фон дер Хельбард. А это Гас Дьюар, советник президента Вудро Вильсона.

— Я очень рада знакомству, господин Дьюар, — сказала она. — Не буду вам мешать, господа.

Вальтер проводил ее взглядом со смешанным чувством сожаления и вины. С ней он забыл на миг, что женат.

Он посмотрел на Гаса. Американец при встрече в Ти-Гуине ему сразу понравился. Вид у Гаса был странноватый: большая голова на длинном худом теле, — но он был очень умен. Тогда, только закончив Гарвард, Гас держался с обаятельной застенчивостью, но два года работы в Белом доме дали ему некоторую уверенность в себе. В элегантно-небрежном клубном костюме, какие носят американцы, он выглядел просто отлично.

— Рад вас видеть, — сказал Вальтер. — Не так уж много людей приезжает сейчас сюда на отдых.

— Я приехал не отдыхать, — сказал Гас.

Вальтер подождал, думая, что Гас продолжит, но когда этого не случилось, решил спросить:

— А для чего?

— Скорее — сунуть палец в воду и определить, достаточно ли она теплая, чтобы в нее мог войти господин президент.

Значит, это официальный визит.

— Понятно.

— Переходя к делу… — Гас снова замолчал. Вальтер терпеливо ждал. Наконец Гас, понизив голос, произнес:

— Президент Вильсон хочет предложить Германии и союзникам провести мирные переговоры.

У Вальтера сильно забилось сердце, но он скептически приподнял бровь:

— И он послал вас, чтобы вы сказали это мне?

— Вы же знаете, как делаются такие вещи. Президент не может рисковать получить официальный отказ, это ослабит его влияние. Конечно, он мог бы сказать своему послу, чтобы тот поговорил с вашим министром иностранных дел. Но в таком случае раньше или позже все будет предано огласке. Поэтому он попросил своего самого младшего советника — меня — отправиться в Берлин и задействовать свои связи.

Вальтер кивнул. В мире дипломатии многое делалось именно так.

— Если мы вам откажем, никому это не интересно.

— И даже если информация выйдет наружу — речь будет идти всего лишь о личной инициативе молодых людей в невысоких чинах.

Вальтер воспрянул духом.

— Чего же именно хочет господин Вильсон?

Гас глубоко вздохнул.

— Если бы кайзер предложил мирные переговоры, президент Вильсон публично поддержал бы его