поддержит это предложение. Я считаю, передать это сообщение наверх — наш долг.

— Разумеется, — ответил Отто. — Решать будет кайзер.

Вальтер написал Мод письмо на листке простой писчей бумаги.

«Бесценная моя возлюбленная!

Зима в Германии и у меня в душе».

Он писал по-английски. Он не стал писать свои имя и адрес, и ее по имени не назвал.

«Я не в силах выразить, как люблю тебя и как мне тебя не хватает».

Письмо мог прочесть любопытный полицейский, и следовало писать так, чтобы нельзя было угадать ни адресата, ни отправителя.

«Я один из миллиона тех, кто вынужден жить в разлуке с любимой, и по нашим опустевшим душам гуляет северный ветер».

Он хотел написать так, чтобы это могло быть письмо любого солдата, разлученного с близкими из-за войны.

«Мир кажется мне холодным и тоскливым — как, должно быть, и тебе, но тяжелее всех тягот войны — разлука с тобой».

Ему так хотелось рассказать ей о своей службе в военно-полевой разведке, о том, как мама пыталась женить его на Монике, о том, что в Берлине плохо с продуктами, наконец, о книге, которую он читает, — саге семьи Будденброков. Но он боялся, что любые подробности навлекут на него или на нее опасность.

«Я не могу писать много, но мне хочется, чтобы ты знала: я верен нашей любви…»

Он остановился, вспомнил с чувством вины о внезапном желании поцеловать Монику. Но ведь он не поддался!

«Я помню священные клятвы, которые мы дали друг другу, когда виделись в последний раз…»

Более конкретно он написать не мог. Ему не хотелось рисковать: кто-нибудь у нее дома мог прочесть письмо и узнать правду.

Подписи он не поставил.

Он вложил письмо в конверт и сунул во внутренний карман пиджака.

Между Германией и Англией не было почтового сообщения.

Он вышел из комнаты, спустился по лестнице на первый этаж, надел шапку и теплое пальто с меховым воротником — и вышел на продрогшие улицы Берлина.

Он встретился с Гасом Дьюаром в баре отеля «Адлон». Отель выглядел достойно, как в довоенные годы — с официантами во фраках и струнным квартетом, но привозного спиртного не было — ни скотча, ни бренди, ни английского джина — и они заказали шнапс.

— Ну? — взволнованно спросил Гас. — Как было встречено мое предложение?

Вальтер уже парил в мечтах, но понимал, что оснований к этому немного, и старался не очень надеяться. Он принес Гасу положительный ответ, но и только.

— Кайзер пишет письмо вашему президенту.

— Отлично! Что в нем будет?

— Я видел черновик. Боюсь, тон письма не самый миролюбивый.

— Что это значит?

Вальтер закрыл глаза, вспоминая, и процитировал:

— «Вот уже два с половиной года в мире идет самая страшная в истории война. В этом конфликте Германия и ее союзники подтвердили свою несокрушимую мощь. Наши непоколебимые линии обороны выдерживают бесконечные атаки. Недавние события показали, что продолжение войны не сможет сломить силу нашего сопротивления…» И далее в том же духе.

— Теперь я понимаю, почему вы сказали, что тон письма не самый миролюбивый.

— Но потом наконец он переходит к сути… — Вальтер продолжил цитировать наизусть: — «Осознавая нашу военную и экономическую мощь и будучи готовыми, если придется, в навязанном нам противостоянии идти до конца, мы в то же время желаем прекратить эти потоки крови и ужасы войны…» И здесь начинается главное. «Даже сейчас мы предлагаем начать мирные переговоры».

— Это великолепно! Он согласился! — пришел в восторг Гас.

— Пожалуйста, тише! — Вальтер беспокойно оглянулся, но никто, похоже, ничего не заметил. Их разговор заглушала игра струнного квартета.

— Прошу прощения, — сказал Гас.

— Но вы правы, — сказал Вальтер, чуть выдавая улыбкой свою радость. — Тон у письма надменный, воинственный, презрительный — но кайзер предлагает мирные переговоры.

— Не могу выразить, как я вам признателен!

Вальтер предупреждающе поднял руку.

— Позвольте мне сказать вам кое-что откровенно. Это предложение цинично поддержали и те люди рядом с кайзером, кто не стремится к миру. Просто чтобы хорошо выглядеть в глазах вашего президента. Они уверены, что Антанта все равно откажется от этого предложения.

— Будем надеяться, что они ошибаются.

— Дай бог.

— Когда будет отправлено письмо?

— Еще идут споры о формулировках. Когда с этим будет покончено, письмо вручат послу Соединенных Штатов в Берлине с просьбой, чтобы он передал его правительствам Антанты. — Эта дипломатическая игра с передачей письма была необходима, поскольку официальных средств коммуникации между враждующими сторонами не существовало.

— Мне, пожалуй, лучше отправиться в Лондон, — сказал Гас. — Может, удастся сделать что-нибудь для более благожелательного приема этого послания.

— Я так и думал. И у меня к вам просьба.

— После того что вы для меня сделали — все что угодно!

— Только это очень личное.

— На этот счет не беспокойтесь.

— Мне придется посвятить вас в одну тайну.

— Как интригующе! — улыбнулся Гас.

— Я бы хотел, чтобы вы передали мое письмо леди Мод Фицгерберт.

— А-а, — задумчиво сказал Гас. Ему было ясно, что Вальтер мог тайком писать леди Мод только в одном случае. — Понимаю. Но можете не волноваться.

— Если ваши вещи на выезде из Германии или при въезде в Англию подвергнутся досмотру, вам придется сказать, что это письмо американского гражданина, живущего в Германии, к невесте, живущей в Лондоне. Ни имен, ни адресов в письме нет.

— Хорошо.

— Благодарю вас! — с чувством сказал Вальтер. — Я не могу выразить, как это для меня важно!

Второго декабря, в субботу, в Ти-Гуине устроили охоту. Граф Фицгерберт и графиня Би были вынуждены задержаться в Лондоне, и в роли хозяина выступал друг Фица Бинг Вестхэмптон.

До войны Мод любила охоту Конечно, женщины не стреляли, но ей нравилось, что в доме полно народу, нравились обеды на природе, в которых женщины тоже участвовали, нравилось вечером возвращаться вместе со всеми домой к пылающим каминам и сытному ужину. Но оказалось, что она не может радоваться всему этому, думая о мученьях солдат в окопах. Она убеждала себя, что нельзя все время горевать, даже когда идет война, — но у нее не получалось. Она улыбалась самой ослепительной улыбкой, предлагая гостям щедрое угощенье, но при звуке ружейных выстрелов могла думать только о полях