решающий удар.

Тем не менее в среду 9 сентября Фиц видел, что люди Галлиени находятся в бодром настроении. Фон Клук отступал. «Немцы испугались!» — сказал полковник Дюпюи.

Фиц не поверил, что немцы испугались. Взглянув на карту, можно было подобрать более правдоподобное объяснение. Как ни медлительно и робко продвигались англичане, они вошли в брешь между Первой и Второй германскими армиями — брешь, появившуюся, когда фон Клук повернул свои войска на запад, чтобы принять удар со стороны Парижа.

— Мы нашли их слабое место и вбиваем туда клин, — сказал с надеждой Фиц, и голос его дрогнул.

Он велел себе успокоиться. До сих пор во всех сражениях побеждали германские войска. С другой стороны, их коммуникации были растянуты, люди — измучены, к тому же некоторые части были переброшены в Восточную Пруссию. Французы же получили значительное пополнение, а в вопросе поставок продовольствия волноваться было не о чем, поскольку они были на своей территории.

Но когда в пяти милях к северу от реки Марны английские войска вновь остановились, Фиц почувствовал, что его ожидания не оправдаются. Почему сэр Джон не желает воспользоваться своей удачей? Ведь его войска практически не встречают сопротивления!

Но немцы, казалось, не замечали нерешительности англичан, продолжая отступать. По мере того, как за окнами школы удлинялись тени деревьев, штабом Галлиени овладевало чувство сдерживаемого ликования. К концу дня стало известно, что немцы бегут.

Фиц с трудом мог в это поверить. На смену отчаянию прошлой недели пришла надежда. Он сидел на стульчике, слишком маленьком для него, и рассматривал висевшую на стене карту. Тогда, семь дней назад, казалось, что линия фронта станет трамплином для последней атаки; сейчас же это была стена, упершись в которую немцам пришлось повернуть назад.

Когда солнце скрылось за Эйфелевой башней, союзники еще не одержали победы, но германские войска наконец были остановлены, впервые за многие недели наступления.

Дюпюи обнял Фица и расцеловал его, и Фиц не возражал.

— Мы их остановили, — сказал Галлиени, и Фиц, к своему удивлению, увидел, как за стеклами генеральского пенсне заблестели слезы. — Мы их остановили.

Вскоре после сражения на Марне обе армии начали рыть окопы.

Сентябрьская жара сменилась тоскливыми октябрьскими дождями. Состояние безысходности с восточной части фронта распространилось на весь фронт, подобно тому, как теряет подвижность тело умирающего человека.

Решающее сражение этой осени проходило под бельгийским городком Ипром, в самой западной точке фронта, в двадцати милях от моря. Немцы бросились в решительную атаку, пытаясь обойти фланг англичан. Бои продолжались четыре недели. В отличие от всех предыдущих, это было позиционное сражение: обе армии сидели в окопах, прячась от артиллерии и лишь изредка отваживаясь на самоубийственные вылазки против вражеских пулеметов. В конце концов англичан спасло пополнение, в которое входил корпус смуглолицых индийцев, дрожавших от холода в своей тропической форме. В результате сражения погибло семьдесят пять тысяч английских солдат, и Экспедиционный корпус обескровел. Но союзники закончили оборонительные сооружения от швейцарской границы до Английского канала, и продвижение немцев было остановлено.

24 декабря Фиц был в английском штабе в городе Сент-Омер неподалеку от Па-де-Кале. На душе у него было тяжело. Он вспоминал, с какой уверенностью он и другие офицеры уверяли солдат, что Рождество все они будут встречать дома. Было очевидно, что война затянется. День за днем противоборствующие армии проводили в окопах — страдая от недоедания, дизентерии, переохлаждения и вшей, время от времени стреляя по крысам, пировавшим на усеянной телами ничейной земле между линиями окопов. Когда-то Фиц точно знал причины, сделавшие участие Великобритании в войне неизбежным, но теперь он не мог их вспомнить.

В тот день дождь прекратился. Похолодало. Сэр Джон послал по всем войскам предостережение, что под Рождество враг планирует наступление. Фиц знал, что угроза вымышленная: у разведки не было никаких оснований для подобных предостережений. Сэр Джон просто не хотел, чтобы в Рождество солдаты расслабились и потеряли бдительность; все дело было только в этом.

Каждый солдат должен был получить от принцессы Марии, семнадцатилетней дочери короля и королевы, подарок: узорчатую латунную коробочку с табаком, портретом принцессы и рождественской открыткой от короля. Для некурящих, сикхов и медсестер были подготовлены другие подарки: вместо табака — леденцы или шоколад. Фиц их развозил, и вечером, поскольку было уже поздно возвращаться в относительный комфорт Сент-Омера, остался в штабе Четвертого батальона «Валлийских стрелков» — сыром блиндаже в четверти милях от линии фронта. Он сидел с книжкой о Шерлоке Холмсе и курил маленькие, тоненькие сигарки, к которым уже привык. Они были не так хороши, как его «Панателлас», но время было такое, что он бы все равно не успевал выкурить большую сигару. Рядом сидел Мюррей, получивший после Ипра звание капитана. Фиц ничего не получил: Хервей держал свое слово.

Скоро после наступления темноты Фиц, к своему удивлению, услышал беспорядочную пальбу из винтовок. Солдаты увидели вдали огни и решили, что немцы под покровом ночи пошли в наступление. Огни оказались разноцветными фонариками, которыми немцы украшали бруствер.

Мюррей рассказал Фицу об индийских войсках, защищавших следующий сектор. «Они, бедняги, приехали в летней форме, потому что кто-то сказал им, что война кончится раньше, чем похолодает, — сказал он. — Но знаете что, Фиц? Эти цветные солдаты очень изобретательны. Помните, мы просили военное министерство дать нам окопные минометы, такие, как у немцев, что забрасывают гранаты далеко за бруствер? Так эти индийцы сделали минометы сами, из кусков чугунной трубы. Выглядит как полная дребедень, но ведь работает!»

Утром все было в инее, земля под ногами стала твердой. С первыми лучами солнца Фиц и Мюррей раздали подарки. Солдаты сгрудились у походных печурок, пытаясь согреться. Правда, они утверждали, что рады холоду: лучше мороз, чем грязь, особенно тем, у кого от сырости болели ноги. Фиц заметил, что некоторые солдаты между собой переговаривались на валлийском, хотя к офицерам обращались всегда по- английски.

Немецкие окопы, находившиеся метрах в четырехстах, было не видно из-за утренней дымки такого же цвета, как немецкая форма — бледно-серебристо-голубого, его называли «серый полевой». Фиц услышал вдали звуки музыки: немцы пели рождественские песни. У Фица не было слуха, но некоторые мелодии показались ему знакомыми.

Он вернулся в блиндаж, позавтракал с другими офицерами. Завтрак был безвкусный: консервированная ветчина с черствым хлебом. Потом он вышел наружу покурить. Никогда в жизни он не чувствовал себя таким несчастным. Он представил себе, какой завтрак в эту самую минуту подают в Ти- Гуине: копченую рыбу, горячие сосиски, свежие яйца, почки ягненка, запеченные с грибами, тосты с маслом и ароматный кофе со сливками. Ему так хотелось надеть чистое белье, до хруста выглаженную сорочку, костюм из мягкой шерсти. Ему хотелось сидеть у пылающего камина и ничего не делать. Разве что полистать глупый, но смешной журнал «Панч».

Из блиндажа вышел Мюррей и сказал:

— Вас просят к телефону. Звонят из штаба.

Фиц удивился. Найти его здесь было нелегко, но кто-то постарался. Он понадеялся, что ему звонят не по поводу ссоры, произошедшей между французами и англичанами, пока он тут развозит подарки. С озабоченным видом он нырнул в блиндаж и взял трубку полевого телефона.

— Фицгерберт!

— Доброе утро, майор, — услышал он незнакомый голос. — Это капитан Дэвис. Вы меня не знаете, меня попросили позвонить вам и передать известие из дома.

Из дома? Только бы ничего плохого не случилось, подумал Фиц.

— Вы очень любезны, капитан, — сказал он. — Какое известие?

— Ваша жена родила здорового крепкого мальчика. И мать и ребенок чувствуют себя хорошо!

— Что?! — Фиц опустился на ящик. Ребенок должен был родиться позже… через неделю или две. У