когда необходима пунктуальность, из недоговоренностей, когда имеет значение каждое слово, из неснятой телефонной трубки, когда на том конце провода ожидает важная новость, не поддающаяся пересказу, из утерянных не вовремя квитанций, из неожиданно обнаруживающихся в самом интересном месте пустых книжных страниц, из сорвавшихся путешествий, которые могли бы наконец привести куда нужно.
Майя медленно открывает смысл всех этих злоключений, и перед глазами всплывает образ дырявого пространства, расплывчатая страна без названия и границ, край заик, где господствует язык, каждое слово в котором обладает бесконечным рядом значений, бездонный колодец.
Этот мужчина, без сомнения, болен. Он передвигался медленно и осторожно, словно осознавая, что тело его слишком непрочно для обычных движений, ему не выдержать прыжка с последней ступеньки деревянной лестницы, слишком резкого удара кием по шару, энергичного рукопожатия. Фокусник часто беседовал с кем-то по рации Майка, но потом стал показывать тому знаками, что не хочет говорить. Выходил из своего бунгало (люкса, единственного каменного и с кондиционером среди прочих, деревянных) только после обеда и все время сидел неподвижно, просматривая газеты, которые ежедневно привозила с большого острова почтовая моторка. Всегда вчерашние. Произойди там конец света, здесь об этом станет известно на следующий день. В надвинутой на глаза шляпе фокусник напоминал предмет мебели, манекен, выставленный перед баром, чтоб завлекать клиентов. Руки его никогда не знали покоя. Длинные тонкие пальцы крутили пинг-понговый шарик или монетку, маленькое живое существо, отлично уживающееся с застывшим худощавым телом. Видимо, ему не мешали ни жара, ни душный бриз с океана, напоминавший облако пара над кипятком. Однажды Майя видела, как, подвернув брюки, он у берега бродит по колено в воде. Кожа на голенях у Киша была белой, словно худые ноги никогда не знали солнца.
Мальчик не сводил глаз с его рук. Следил за движениями шарика, пытался поспеть за монетой.
— Этот человек обещал мне показать фокус.
Киш подождал, пока уберут тарелки, после чего достал из кармана монету и каким-то образом пропустил ее сквозь ладонь.
— У меня дырявые руки, — сказал он и улыбнулся с напускной грустью.
Майя обратила внимание, что у Киша очень белые и ровные зубы, новехонькие. Он выговаривал гласные слишком округло, слишком певуче и старательно, будто устал от гортанного американского выговора.
— Я сотворяю нечто из ничего, — вновь заговорил Киш, и в ладони его появился цветной резиновый шарик. Фокусник запустил им в мальчика. Тот поймал шарик на лету и принялся внимательно разглядывать.
— Обычный мячик, — сказал он разочарованно.
— Я наколдовал тебе обычный мячик, а теперь гляди. — Киш допил сок, завернул пустой стакан в газету, потом скомкал сверток в ладони; стакан исчез.
Мальчик смотрел с восхищением.
— Я обучу тебя нескольким фокусам, хочешь?
— Еще бы, — сказал мальчик, глаза его заблестели.
— Ты читаешь по-английски?
Мальчик кивнул.
— У меня есть книжка о самых знаменитых трюках. Могу дать почитать.
— О, я бы очень хотел.
— Завтра принесу. Она у меня в бунгало. Посмотри еще раз и подумай, как я это делаю, ничего сложного тут нет, смотри. — Киш положил шарик на одну ладонь и прикрыл другой. Майя не поняла, как это вышло, но в следующее мгновение шарик исчез. Мальчик потрясенно ахнул.
— А теперь смотри, я его наколдую, — и под ладонью Киша вновь появился шарик, на этот раз зеленый.
— Куда девается то, что исчезает? — спросил мальчик.
Киш улыбнулся с таинственным и невинным видом, как священник. Майк рассмеялся.
— Ты же знаешь, что это невозможно. Нельзя создать нечто из ничего или пропустить монетку сквозь ладонь, — сказала Майя, когда они лежали во влажном зное опускающейся ночи.
Она думала, что сын обидится, но тот сонно ответил, что знает. И добавил, что было бы здорово верить, будто это возможно. Майя догадывалась, что он заснет, сжимая в ладони твердый зеленоватый шарик.
Она замечала, как изменился сын за несколько месяцев их путешествия. Мальчик взрослел. Тело его потихоньку крепло. Колени и запястья вдруг увеличились, стали непропорциональными, тяжелыми. Ступни росли настойчиво, по миллиметру в день, так казалось Майе, — а может, и быстрее. Теперь их глаза были на одном уровне, никогда уже ей не придется присаживаться перед ним на корточки, чтобы заглянуть в лицо, никогда больше она к нему не склонится. Пальцы рук похудели и пока не знали, что делать со своей силой, ладони оставались мягкими, детскими. Движения постепенно утрачивали быстроту и ребяческую порывистость. Делались сонными, медлительными. У Майи было странное ощущение, что он засыпает, что созревание — это, в сущности, дрема, состояние, близкое к лунатическому. Теперь мальчик часто ложился сразу после захода солнца и спал до рассвета. Ночь была ночью, день — днем. В отличие от взрослых, он пока не нарушал границ этого универсального водораздела, подчиняясь ему с безошибочностью животного. Спящее тело выделяло новый, удивительный запах, незнакомый матери, словно в домике находился посторонний. Во сне сын говорил на языке, имитировавшем настоящий, но бессмысленном, во всяком случае для нее. В нем ощущались некие грамматические законы; окончания, казалось, подчинялись правилам склонений и спряжений, но рваные ночные слова, выговариваемые мальчиком, ничего не значили. Майя сонно думала, что надо бы записать их и разглядеть при свете дня; может, тогда удалось бы нащупать загадочный смысл, но, ослабев от тяжелого потного сна, она не находила в себе сил встать, чтобы взять ручку и листок бумаги.
Всю ночь напролет возле домика шумели обезьяны — а может, то были другие животные? Порой они стремительно проносились друг за дружкой по крыше. Майя просыпалась и засыпала, отмечая попутно равнодушное стрекотание прилипших к потолку ящериц. Под утро, когда начинало светать, все затихало. Рассвет успокаивал, хищное восходящее солнце фотографировало мир и заставляло его цепенеть в долгом густом ожидании, прежде чем день начинался по-настоящему.
Мальчик встал рано и сразу побежал завтракать. Он ждал Киша, но фокусник не появлялся. Сверху Майя видела, как хозяин с голландками садится в моторку, собираясь вкусить комфорта на ближайшем цивилизованном острове.
После занятий ей пришло в голову совершить экскурсию в деревню, по берегу моря. Мальчик сопротивлялся, он все еще надеялся, что Киш принесет книжку, но потом нехотя согласился. Они надели шляпы и намазались кремом от загара. Майя положила в маленький рюкзак бутылку с водой и немного сладостей.
С берега остров казался декорацией к романтическому фильму. Он был бы чудесен, если исключить жару, тяжелый зной. И запах разлагающейся рыбы, гниющих водорослей. Прекрасен, если бы отрезать эти неприятные детали и вклеить остров в холодный альбом памяти. Что Майя и намеревалась сделать.
Около километра они шли пляжем, по щиколотку в воде. Здесь было множество фантастических раковин, которые, как предупредил Майк, вывозить нельзя. Национальное достояние. Впрочем, раковины были слишком велики, чтобы складывать в карман или рюкзак и куда-то нести. Так что женщина с мальчиком только рассматривали их и, устав от однообразия узоров, оставляли на месте. Потом они поднялись на берег и двинулись по узенькой тропе. Вскоре миновали маленький вонючий порт — пара примитивных моторок, которые были привязаны к вбитым в дно шестам, да развешанные на просушку сети. Море выплевывало отходы — те же, что и повсюду: полиэтиленовые мешки, фольгу от сладостей, обрывки стаканчиков от мороженого, автомобильные покрышки, — словно очищалась огромная рана.
Мать и сына сосредоточенно разглядывали несколько полуобнаженных малышей. Но на приветствие
