Каждый день ему полагалось писать маленькое эссе на придуманную матерью тему. Пока сын сочинял, она включала ноутбук и работала. В компьютере были карты и маршруты, расстояния, цены, информация об отелях. Она переписывала данные из буклетов и добавляла свои комментарии. Потом английский. Собственно, отрабатывать приходилось только грамматику — говорил сын уже более бегло, чем она.
На ланч мальчик бежал сам, приносил матери снизу ледяную минеральную воду и какой-нибудь фрукт, к которому та зачастую даже не притрагивалась; вечером его утаскивали обезьяны. Затем погружалась в липкую дрему.
Пока она лежала в полусне, сын снова мчался вниз и занимал бильярдный стол. Медленно двигались в густом влажном воздухе шары. Сквозь волны сна она слышала их нетерпеливый перестук.
Когда солнце перебиралось на противоположный берег острова, они возвращались к морю, в крайнем случае меняли место и ныряли по другую сторону мола. В сумерках шли ужинать. Тогда появлялись и китайские аквалангисты, и та пара. Все норовили сесть подальше друг от друга, не выказывая желания брататься. Просвеченные насквозь.
Вечер все обычно проводили на диванах возле бара или — подобно мальчику и ныряльщикам — за бильярдом. Не потому, что это было так уж здорово, а из-за ночных бабочек. Стоило зажечь лампу в бунгало, туда слетались всевозможные насекомые. Они неслись к свету, словно исступленные членистоногие духи, протискивались через щели в стенах, сквозь старые дырявые москитные сетки, в неплотно закрывавшиеся форточки. Их шелестящий гипнотический танец можно было вынести только на открытом пространстве террасы. Майк охотно подавал коктейли, порой подсаживался к гостям, чтобы обменяться с ними парой фраз.
Однажды вечером она поболтала с этими ребятами, что не сводили друг с друга глаз. Вблизи они уже не выглядели парой. Бросалась в глаза неприятная диспропорция. Он — большой, грузный. Она — смуглая, тоненькая, юркая. Он говорил громко, с явным австралийским акцентом. Она — тихо, мелодично, на чистом английском. Он — так казалось — надувался, напоминая донную рыбу, подавлял окружающее пространство, разбухал. Она — съеживалась, как будто становилась меньше, но когда вставала, чтобы купить пачку сигарет или принести очередной коктейль, оказывалась высокой, красивой и до неприличия самодостаточной.
Втроем, собственно, им было не о чем разговаривать. Вежливые вопросы и формальные ответы. Прозвучавшие слова загадочным образом возвращались обратно — влюбленные искривляли пространство: все сказанное относилось только к ним.
Утром следующего дня, когда они с мальчиком собирались спуститься на пляж, она увидела, как те занимаются на террасе любовью. Девушка сидела на парапете, обхватив приятеля ногами. Лицо подняла к небу, будто загорая. Влюбленные двигались медленно, лениво, подобные актиниям, колеблющейся морской траве.
Она спокойно загородила эту картину и — уверенная, что сын ничего не заметил, — осторожно повернула его голову к морю.
По вечерам с мола они смотрели на огромный, освещенный, точно витрина роскошного магазина, прогулочный теплоход. Он проплывал медленно и величаво, непоколебимо уверенный в своем курсе на главный остров. Людей с такого расстояния видно не было — только оранжевое сияние верхней палубы, которое с каждой минутой все больше затмевало блеск заходящего солнца. Потом лайнер сливался с другими огнями и растворялся в них.
На четвертый вечер к молу пристал катер, тот, на котором они сюда приплыли. Мальчик уже спал. Мать сидела на террасе бунгало, разложив на испекшихся коленях тетрадь. Читала маленькое сочинение по польскому, заданное сыну накануне. На очень конкретную тему. А именно: «Что я вижу, когда закрываю глаза».
За Майком шла группа людей. На мгновение все остановились у стойки, где хозяин раздал ключи. Она разглядела четырех женщин среднего возраста и одного из официантов, который с утра отправился за продуктами. Голоса донеслись с темного склона, а спустя мгновение в соседних домиках зажегся свет. У нее возникло неприятное ощущение, будто она окружена.
Она видела Майка: посвистывая, тот шел обратно по дорожке, потом встал за стойку бара и принялся вытирать стаканы — поджидая гостей. Те спустились, и влюбленная пара тоже, и сразу, с коктейлями в руках, погрузились в нагревшиеся за день дряблые тела диванов. Четыре незнакомки шумно кокетничали с Майком, то и дело разражаясь смехом, который моментально разбивался о стену равнодушной тьмы.
Она отвернулась к лопочущим зарослям, так, чтобы совсем не видеть огней. Подняла глаза к небу. Более темному, более убогому. Невольно поискала на нем знакомые созвездия. Она умела ориентироваться по Большой Медведице и ее сломанной ручке. Там были две звезды, но это секрет. Не каждый их разглядит. Она видела и научила этому сына. Надо отвлечься от темноты, окружающей большую звезду, тогда та, маленькая, появится сама.
Но тут не было ни Большой Медведицы; ни маленьких трогательных Волос Вероники, ни Полярной звезды. Чужое небо — странное, не заслуживающее внимания.
Утром, ныряя возле пристани, они увидели маленькую почтовую моторку, что каждый день приплывала с главного острова. Из покачивавшейся лодки с помощью перевозчика высаживались двое: юноша и мужчина постарше, очень худой, явно нездоровый — он опирался на молодого спутника, позволяя тому поддерживать себя под руку. Из моторки вытащили еще два больших пластиковых чемодана обтекаемой формы, которые тут же забрали официанты. К гостям вышел хозяин, как всегда с приветливой улыбкой. Слова заглушал ритмичный плеск воды. Мальчик окликнул Майка и помахал ему из воды рукой.
За завтраком хозяин торжествующе подал ей чай.
— Черный. Китайский, — сказал он.
От Майка она узнала, что эти женщины — европейки, путешествующие вокруг света. А мужчина, приплывший сегодня на моторке, — иллюзионист, который каждый сезон выступает на большом острове и на корабле-казино. Но, говорят, ему стало плохо и он велел отвезти себя туда, где поспокойнее. Ассистент вернулся на остров, чтобы отменить представления и упаковать декорации. Заказать билеты. Связаться с врачами.
Во время ланча она услышала, как женщины разговаривают между собой — кажется, по-немецки. Мужчина, застегнутый наглухо, сидел за крайним столиком. Перед ним была разложена малайская газета. После еды он проглотил таблетки, щелкнула жестяная коробочка.
Мальчик взмок от пота, светлые волосы склеились над лбом. Он пошел к Майку, и теперь они подбирали ласты и маски для ныряния.
Ей казалось, что Майк как-то ее выделяет — хотя в отношении хозяина не было ничего эротического, скорее сочувствие. Если женщина путешествует вдвоем с ребенком, значит, кто-то ее бросил — они с мальчиком отбились от стада, оказались ничейными, будто потерянные, разрозненные карты из колоды. Такая женщина — проблема. С этим надо что-то делать. Инстинкт. Она думала, что именно поэтому хозяин предложил им съездить на Остров черепах. Других Майк тоже приглашал, но скорее для проформы, так что в назначенный час на пристани встретились только они трое. Подождали еще пятнадцать минут, обсуждая неизбежную перемену погоды в ближайшие недели, после чего сели в лодку и направились к острову.
Плыли полчаса, не больше. За спиной открылась роскошная панорама вулканического острова — фотография из буклета, воплощенное совершенство, рай. Море у берега имело тот лазурный оттенок, каким восторгаются туристы во всем мире. Зелень джунглей выглядела отсюда свежей и буйной, словно в оранжерее. Покрытые листьями пальмовые бунгало ассоциировались с популярной, романтической версией приключений Робинзона Крузо. Майк с гордостью поглядел на свой отель и, похоже, хотел что-то сказать,
