тоном, словно само собой разумелось, что в генах белой женщины и ее сына жива память о японской одержимости. По обочинам сидели, роясь в горах пластикового мусора, обезьяны. Иногда вдоль шоссе тянулись сонные, полузаброшенные плантации мелких бананов или плотные ряды каучуковых деревьев с рельефно изрезанными стволами. Ни души. Только в попадающихся по пути городках они видели миниатюрных малайцев. Все казались изнуренными жарой, вездесущим солнцем, что рассекает кожу, точно острые края сухой бумаги.
Они двигались все время на восток; выехали на рассвете, когда солнце театрально выскакивает из-за горизонта, чтобы потом столь же эффектно опуститься — легкое рождение, легкая смерть.
По дороге было две или три остановки, всегда в поселках, прилепившихся к шоссе на отвоеванных у джунглей клочках земли. Пассажиры тут же располагались за столиками некоего подобия кафе — без стен, прямо на утоптанной земле, в лучшем случае прикрытого цветным зонтом с надписью «Кока-кола», где ластились к ногам бесчисленные худые бесхвостые коты и летали крупные назойливые мухи. Ныряльщики шумно рассаживались, несколькими лаконичными словами заказывали еду — едва верилось, что в этих коротких покашливаниях заключен какой-то смысл, — и ждали, громко болтая. К ним с сыном подсел водитель, рядом пристроился еще кто-то. Они собирались поесть, но меню не оказалось; перечисленные хозяином названия блюд ничего не говорили, так что она заказала сыну колу, а себе — густой, сладкий чай с жирным молоком, в большой кружке, ностальгическое напоминание об английском колониальном прошлом.
Жара отбивала аппетит, сладкие напитки деликатно оживляли мысль, обостряли зрение. Они зашли под бамбуковую крышу какого-то базара по соседству с кафе и ошеломленно уставились на кровавые куски мяса, развешанные наперекор зною и роям мух.
Во время одной из таких стоянок женщина и длинноволосый мальчик потерялись, заблудились среди прилавков, среди посеревших от солнца бетонных навесов. Она в панике глядела на часы — ныряльщики, небось, уже поели и теперь курят перед автобусом, высматривая их в разноцветной толпе. Но не уедут же они без них. Наверное, обсуждают на своем лаконичном гортанном языке, куда подевалась женщина с ребенком, не застряла ли в очередной тесной лавчонке, выбирая дешевые вьетнамки или плетеные корзинки из травы.
Она оглядывалась в поисках кого-нибудь, кто мог бы показать им дорогу к кафе у базара. Увидела стоявшего в стороне мальчика в небрежно повязанном на бедрах саронге и в белой футболке с эмблемой раковины и надписью «Shell». Подошла и лишь тогда поняла, что ошиблась — мальчишеской была только фигура, а лицо — старым, несмотря на буйную шевелюру и белизну редких зубов. На глазах совершившаяся перемена ее потрясла. Возраст зависел от расстояния, каждый шаг, приближая ее к малайцу, добавлял тому лет.
Она пыталась объяснить, что ей нужно. Мужчина со спокойным любопытством смотрел, как она беспомощно повторяет: «базар», «прилавки», не находя в памяти других ориентиров. Потом махнул рукой куда-то за спину, но словно бы наобум — словно мог с таким же успехом указать противоположное направление. Безразличие к ее вопросу и ее растерянности смахивало на сознательный и обдуманный протест — по каким-то причинам малаец отказывался помочь. Ей вспомнились странные сингапурские нищие — несуществующие, поскольку клянчить деньги у туристов запрещено законом; они никогда не протягивали за милостыней руку, не ели тебя глазами, но стоило с ними заговорить, пусть даже извиниться, толкнув в толпе, как во взгляде зажигался какой-то азарт, будто у охотника, и безобидно начатая беседа загадочным образом сворачивала в сторону финансов. Оплати мне эти несколько слов, требовали глаза. Заплати, потому что я — это я, а ты — это ты. Вот и из вопроса о том, как пройти к остановке, нежданно-негаданно получилась торговая сделка. Она вынула купюру и протянула малайцу. Тот посмотрел почти враждебно, но деньги взял, после чего нехотя двинулся вперед и вывел их на перекресток. Низкорослый, мелкий — маленькие детские ступни в пластиковых вьетнамках опять превратили его в ребенка.
Завидев их, аквалангисты облегченно вздохнули.
После обеда добрались до запруженного людьми маленького порта. Главным образом там были малайские семьи с детьми, которые сидели на руках, в перекинутых через смуглые женские плечи платках, в колясках, сновали среди частокола взрослых ног. Из неуютного ресторанчика доносился вездесущий запах пережаренного прогорклого жира.
Осознав, что эта зеленоватая беспредельность воды — Южно-Китайское море, она на миг ощутила панику, на секунду дух захватило от какой-то страшной клаустрофобии: вот она передвигается по шарику, точно муха, описывает круги; не где-то «вне», а всего лишь «напротив» — словно перешла на другую сторону улицы. Южно-Китайское море — не более чем отдаленная точка, находящаяся в том же измерении, то есть «здесь»: его можно представить себе на глобусе, на карте; пустое синее пространство между континентами, пробел между словами.
На секунду, как по мановению волшебной палочки, вновь всплыло воспоминание об ощущении холода, вечно мерзнущих ладонях и ступнях, о разлитых вокруг бесконечных сумерках. Чудо снега, который днем превращается в хлюпающее месиво, чтобы ночью вернуться к совсем иной структуре. Стоял ведь конец февраля.
Паром — это громко сказано. Подошел маленький кораблик, чуть ли не рыбачий бот — сначала один, потом, почти сразу, другой. Вскоре оказалось, что малайцы с детьми облепили тот, второй, а они с сыном, по-прежнему обреченные на общество ныряльщиков, устроились на палубе старого суденышка, прямо перед облупленной дверью, на которой от руки было выведено «WC». Аквалангисты — наконец притихшие, видимо, от усталости — заталкивали свои яркие сумки под сиденья. Она обменялась неуверенной улыбкой с одним из них, высоким худым юношей с нечистой кожей. Непроницаемость узких глаз — она не умела прочитать их выражение. Начинать разговор было уже поздно — катер тронулся, с брызгами рассекая воду. Все заглушил гул мотора. Сперва кораблики плыли друг за другом, но, едва покинув маленькую бухточку, тот, с детьми, свернул налево и спустя несколько минут растаял на нечеткой границе воды и воздуха. Впереди на горизонте вырисовались очертания островов. Маленькие, средние и довольно крупные, они были разбросаны по воде — словно гигантские бесформенные кукурузные хлопья в тарелке с молоком. Почти все одинаковой вулканической формы — вырастающие из моря конусы, огромные крутые груди. Мальчик, менее терпеливый, чем она, перегибался через борт и, указывая на острова рукой, пытался перекричать шум двигателя. Мать догадывалась, что он каждый раз повторяет: «Наверное, этот. Этот точно наш». На лице у него оседали капли соленой воды. Она с тревогой подумала, что не намазала сына кремом и светлая кожа, отданная на растерзание лезвиям солнца, покраснеет и обгорит. Стала искать в рюкзаке косметичку, но надо было все распаковывать, так что пришлось оставить эту затею. Сама она защитными кремами почти не пользовалась. Воображала, как солнечные лучи проникают сквозь ее тело, пробиваются вглубь, мягким серым свечением озаряя кости. «Сожги меня, солнце», — с мазохистским злорадством нередко думала она, и, похоже, это действовало как заклятие: солнце не причиняло ей вреда. Лишь окрашивало кожу в коричневый цвет.
Острова, один за другим, исчезали за спиной. Манили издали язычками пляжей, изобилием зеленой бесконечности и прячущимися среди пальм крышами отелей. Цеплялись за воду когтями молов и пристаней, у которых колыхались немногочисленные лодчонки и ослепительно белые яхты.
Вода была мощная, живая, беспокойная, вся в зеленых и синих отблесках. Синее море. Море индиго. Графитовое море. Когда же его поверхности коснулось нетерпеливое тропическое солнце, по воде расплылись пурпурные и фиолетовые пятна — опускающаяся ночь вливала в нее гектолитры чернил.
Причалили уже в темноте; опробовали ступнями нагревшиеся за день доски мостков. Ныряльщики тут уже бывали. По хрустящему песку они зашагали вглубь острова — по вымощенной плоскими камнями дорожке прямо к большой крытой террасе. Гостиничный холл без стен, с полукруглой бамбуковой стойкой и несколькими уютными закутками радовал глаз. Густая тропическая темнота была расшита множеством красных и желтых цветов — развешанными под крышей бумажными фонариками.
Мальчик моментально отыскал бильярдный стол и с восторгом рассматривал огромные раковины, расставленные повсюду и служившие цветочными горшками, контейнерами для бильярдных шаров, пепельницами. В глубине, у маленького бара, полки которого были заставлены бутылками колы и
