в форме стабилизаторов автомобилей 50-х годов, мелкие острые черты лица и глазки-пуговки как у ласки. Вполне симпатичной ласки, доброй старой ласки.

Он немного рассказал мне о должности, на которую я претендовал.

Судя по всему, старый доктор Хаймер, который преподавал средневековую литературу еще с тех пор, когда она называлась «Современные авторы», наконец собрался уйти в отставку, причем прямо посреди семестра. Точнее, ушел на прошлой неделе. Два его помощника уволились в знак протеста, оставив классы Хаймера на двух ассистентов и парочку профессоров американской литературы, которые, вероятно, считали, что Мария Французская[122] — это название велосипедных гонок.

— Средние века не самое популярное время, — сказал Митчелл. — Обычно у нас есть несколько преподавателей, готовых занять эту должность, но…

— Почему Хаймер ушел?

Митчелл покачал головой.

— Он выступал против создания отдельных этнических программ для студентов. Хаймер считает, что учебный план не должен быть фрагментарным.

— Ну ничего себе.

Митчелл помрачнел.

— Им двигали самые лучшие намерения. Многие были с ним согласны. Однако при голосовании он остался в одиночестве. Студенты об этом узнали. Начались бойкоты и протесты, появились плакаты с надписью «РАСИСТ». Проректору подобные вещи не нравятся.

— Но почему я? Вам не нужен еще один белый преподаватель.

Митчелл посмотрел на меня так, словно это шутка, понятная только «своим».

— Естественно. Они бы предпочли кого-то «другого пола и из другой этнической группы»; кажется, так они говорят.

— Но?..

Профессор покачал головой, показывая свое неодобрение.

— Мне придется поговорить об этом с Гутьересом на очередном совете университета, а сейчас меня больше интересуют вопросы квалификации. Нам нужен человек, который владеет материалом, обладает нужным происхождением и умеет общаться со студентами. Молодой человек, в большей степени преподаватель, чем автор научных трудов. Технически речь идет только о работе до конца учебного года — специалист, приглашенный для чтения цикла лекций, — после чего можно будет говорить о более серьезных условиях. Тем не менее, когда ты начнешь преподавать и у тебя появятся связи на факультете…

Он вновь кивнул, давая мне возможность осознать общую картину. Я так и сделал.

Мы еще немного поговорили о возможных вариантах дальнейшего развития событий; если комитет заинтересуется моей кандидатурой, мне предстоит прочитать пробную лекцию. Не могу сказать, что я пришел в восторг от подобной перспективы, но ответил, что буду ждать решения комитета. Митчелл удовлетворенно кивнул, открыл принесенную мной папку и прочитал мои документы из Беркли. Потом тряхнул головой, и на его лице появилась улыбка.

— Ты владеешь двумя языками.

— Испанским и английским. И средневековым английским. Немного классического испанского и латыни; кроме того, я имею представление об англо-норманнском диалекте и понимаю неприличные шутки в фаблио.[123]

Митчелл тихонько присвистнул и закрыл папку.

— Ты прошел пятилетний курс за три года. И у тебя превосходные рекомендательные письма. Как ты умудрился заниматься… — Он попытался найти приличное слово.

— Бандитской работой? — подсказал я.

Он рассмеялся.

— Лучше назовем эту деятельность «расследованиями».

— Просто мне повезло. К тому же степень доктора философии позволила мне получить лишь должность бармена на Телеграф-авеню. А потом мой друг познакомил меня с одним адвокатом, который занимался криминальными делами… и взял меня под свое крыло.

Майя Ли, наверное, посмеялась бы над моими словами. «Взял меня под свое крыло» — отличный эвфемизм, если речь о том, чтобы научить правильно разбивать окно, отключать сигнализацию, разыскивать должников и шантажировать их вовремя сделанными фотографиями, чтобы отбить охоту обращаться в суд. Коллеги Майи из «Теренс энд Голдмен» не одобряли ее методов, пока она не стала младшим партнером фирмы.

Митчелл продолжал смотреть на меня с улыбкой, но в его глазах появилась печаль.

— Кроме того, твой отец работал в правоохранительных органах, — добавил он. — Подозреваю, что твоя мать права — это наверняка оказало на тебя влияние и привело к тому, что твоя карьера стала развиваться в ином направлении.

Я не ответил. «В другом направлении?»

— Так почему же ты решил заняться преподаванием? — спросил он.

Кажется, я сказал, что меня интересует интеллектуальный вызов и возможность применить мой реальный жизненный опыт в аудитории, и так далее, и так далее. К тому моменту, когда в дверь постучали, мой разум уже не имел отношения к речам.

Митчелл извинился, вышел в коридор и принялся о чем-то перешептываться с одним из членов комитета.

Вскоре он вернулся и сел. Его лицо оставалось невозмутимым.

— Это не заняло много времени, — сказал он.

Я собрался уходить, поблагодарив профессора за потраченное время.

Однако Митчелл усмехнулся.

— Они хотят, чтобы ты прочитал пробную лекцию на следующей неделе. Доктор Гутьеррес сказал, что ты самый необычный кандидат из всех, с кем он проводил собеседование за долгое время.

Когда я вышел из кабинета Митчелла, в моем кармане лежал листок бумаги, в котором стояло время лекции по средневековой литературе в понедельник. И еще у меня возникло странное ощущение, словно кто-то уже начал залеплять меня плакатами «Пинатс» и клейкой лентой.

Перед домом номер девяносто на улице Куин-Энн я заметил красную «Мазду Миата», причем ее правые колеса стояли на тротуаре. Когда я обошел автомобиль, дверь моего дома открылась, и я увидел Эллисон Сент-Пьер, которая оттуда выходила.

— Привет, — сказала она.

Она была в белых кроссовках «Рибок», плиссированной белой юбке и белой футболке, не скрывавшей бретельки лифчика. Из-под махровой ленты выбивалась челка. В широкой улыбке чувствовался алкоголь. Урок тенниса в загородном клубе.

Она держала в руках две бутылки пива «Шайнер бок». Одна уже опустела, другую она протянула мне.

— Потрясающая штука, — заявила Эллисон.

Она прислонилась к дверному проему так, что мне пришлось бы сплясать с ней мамбу, если бы я захотел пройти в дом.

Я остался стоять на крыльце.

— Попробую отгадать — мой хозяин тебя впустил.

Ее улыбка стала еще шире.

— Милый старый пердун. Он взял конверт со стойки и спросил, не знаю ли я что-нибудь о квартирной плате за этот месяц.