марксист. Мы как-то сказали ему об этом, на что Энтони заметил:

— Не могу сказать, марксистский это подход или какой-либо другой. Просто мой собственный.

Но надо отдать ему справедливость в том, что теория, которой он в то время придерживался, была отнюдь не консервативной. Для него искусство и человек были неразделимы. Например, согласно одному из высказываний Бланта, исторически произведения искусства можно рассматривать только в роли их гуманного воздействия, иными словами, в их социальном значении.

Такой ход мысли привел его к выводу, что государство должно защищать и оказывать покровительство культуре и искусству. Блант часто говорил мне позднее, что на его взгляд ни телевидение, ни кино не являются искусством. По его словам, они всегда будут находиться на втором плане, «ибо ничего не отдают людям». «Где теперь Медичи?[15]» — задавал он вопрос.

Другой заботой Бланта стало спасение искусства от проституирования ради денег. Он говорил, что американцы наводнили Европу долларами и привнесли такую культуру, какую он не в состоянии понять. Энтони считал, что современное искусство — колоссальный обман. На его взгляд только Пикассо хоть чего- то стоит, а его «Герника» — шедевр, который можно поставить в один ряд с величайшими классическими произведениями.

Выходит, что взгляды Бланта на искусство близки к марксистским. Думаю, однако, что по всем другим вопросам доктрины «Капитала» не представляли для него никакого интереса. Мало у кого имеются основания утверждать, что Блант сильно сочувствовал коммунизму. И уж ничто на свете не могло заставить его выйти на улицу, размахивая флагом.

За несколько недель до поездки в Рим Бёрджесс в роли открывателя талантов якобы заполучил еще одного очень хорошего «рекрута». Он совратил интеллектуально и, возможно, физически многообещающего кембриджского студента Дональда Маклина, который стал верным членом ячейки активных разведчиков.

В начале 1934 года эта группа, помимо самого Бёрджесса, Бланта и Маклина, насчитывала еще несколько человек. Все они были готовы вступить в борьбу против фашизма и изменить лицо мира на марксистский лад. Филби окончил Тринити-колледж в июне предыдущего года.

Антифашистская деятельность Гая Бёрджесса отразилась и на его занятиях: он вскоре отказался писать работу о буржуазной революции в Англии для защиты диссертации на звание доктора философии, а занялся монографией об индийском восстании 1857–1858 годов[16] .

В мае 1934 года Ким Филби приехал в Кембридж повидаться с Бёрджессом. Если все, кто сталкивался с Бёрджессом, попадали под его влияние, то на этот раз все оказалось наоборот.

Гая заворожили рассказы Кима о его отчаянной храбрости в Вене, когда Филби помогал рабочим, преследуемым австрийскими властями.

Началась первая стадия вербовки Бёрджесса и его друзей в советскую секретную агентуру. Гая почти не пришлось уговаривать. Он сразу же отправился в Лондон, чтобы встретиться с Арнольдом Дойчем («Отто»), который только что прибыл в Англию.

По предложению Дойча Бёрджесс провел часть летних каникул 1934 года в Германии, совершенствуя там свою политическую подготовку. Эта поездка совпала с критическим моментом в истории нацизма. 30 июня 1934 года в Берлине произошла так называемая «Ночь длинных ножей», когда Гитлер совершил кровавое дело, уничтожив восемьдесят своих соперников.

Вернувшись из Германии, Бёрджесс с группой из четырех студентов, среди которых был Блант, предпринял поездку в СССР. Эта поездка, также организованная Дойчем, имела определенную цель — обеспечить Бёрджессу и Бланту алиби. По возвращении домой они могли трубить на всех перекрестках, что с их глаз спала пелена и они увидели, насколько безобразна действительность в Советском Союзе. Отныне они отрекаются от своих прежних увлечений коммунизмом. Еще до своего отъезда из Англии, они были проинструктированы и точно знали, что следует говорить по возвращении домой.

В Ленинград группа прибыла морем и поездом отправилась в Москву, где их встретили Осип Пятницкий, член Западного бюро Коминтерна, и Николай Иванович Бухарин, идеологический лидер большевистской партии. Приятное обхождение, ум и убеждения Бухарина пришлись по душе Бёрджессу. Бухарин укрепил веру молодых англичан в том, что только ожесточенная борьба в союзе с Коминтерном способна раздавить фашизм.

Правда, Энтони Блант видел свою цель поездки в Советскую Россию несколько в ином свете. Его в основном интересовала культурная жизнь страны. Ему хотелось осмотреть художественные коллекции Эрмитажа в Ленинграде и московского Кремля. Эрмитаж привел Энтони в восхищение и укрепил его веру в марксизм, как идеологию, защищающую культуру и искусство. Но в целом Россия показалась ему хотя и красивой, эмоциональной страной, но обреченной. Он позднее говорил мне, что трагическая обреченность моей родины просматривается повсюду: в народе, в образе жизни, даже в ландшафте, но больше всего в искусстве.

Вернувшись в Лондон, все члены группы признались — честно или притворно, — что СССР их разочаровал. Познакомившись с условиями нашей жизни, они поняли, что Советский Союз не для них. Если взять, например, Бланта (которого, несмотря на его просьбу, не пустили в Кремль), то он твердо решил, что никогда больше его ноги не будет в СССР. Мне кажется, что и другие члены группы в глубине души с ним согласились. Их ожидания не оправдались. Особенно разочаровали их низкий уровень жизни и политические репрессии. Ни один из них не представлял себе, как бы он мог жить в Советском Союзе.

Под влиянием того, что он увидел в Германии, и бесед, которые проводились с ним в Москве, Бёрджесс, не задумываясь, принял предложение Дойча и начал готовить себя к подпольной деятельности, официально отказавшись от своих прежних коммунистических взглядов. Он преуспел в этом, проявив весь свой незаурядный талант и решительность. Университетским друзьям, профессорам и всем, кого он посвящал в свои марксистские идеалы, Гай объявил, что решил порвать с коммунизмом. Он вел эти разговоры очень осторожно, постепенно убеждая собеседников в перемене своих взглядов. В результате никто и не заподозрил, чем объясняется эта происшедшая в нем перемена на самом деле. Призвав на помощь весь свой юмор и иронию, Бёрджесс всем, кто готов был его слушать, заявлял о своем разочаровании и полной утрате веры в коммунистические идеи. Потом он переходил к другой теме, утверждая, что у фашизма в Германии блестящие перспективы.

Гай без особого труда убедил своего друга Маклина разыграть такой же фарс и работать вместе с ним в подполье на советскую разведку. По ходу дела он продолжал подыскивать новых агентов. Так, Гай начал переговоры со своим другом, студентом Горонви Ризом, применив и на сей раз испытанный и верный способ, заявив, что лучшим средством одолеть фашизм является самая активная помощь русским. Риз, человек скромный по натуре, находился под сильным влиянием Гая Бёрджесса и счел его предложение исключительной честью для себя. Но тем не менее отклонил его, не проговорившись о предложении Бёрджесса никогда и ни одной душе. В 1951 году, когда он был вызван в британский отдел МИ-5, Риз заявил, что пытался уговорить Бёрджесса отказаться от связи с НКВД и даже препятствовал зачислению Бёрджесса на работу в секретную службу Англии, так как ему было достоверно известно, что его друг станет передавать секретную информацию русским.

Став нашим агентом, Бёрджесс имел в виду создать такую организацию, работающую на НКВД, в которой работали бы только его близкие друзья и с которыми только он один был бы связан. Но Дойч не согласился с его соображениями. Ему было удобнее и, как он считал, безопаснее самому контактировать с каждым агентом. Такое положение совершенно не устраивало Бёрджесса. Он до конца продолжал считать себя связанным с одной тесной командой друзей.

В конце 1934 года Бёрджесс забросил свою вторую дипломную работу и покинул Кембридж, чтобы начать трудовую жизнь. Он с презрением отказался от предложений Тринити-колледжа остаться у них для работы с окончившими курс студентами. Дело в том, что тогда он уже получил от НКВД задание подыскать себе такую работу, на которой он мог бы наносить ущерб фашизму, проникая в пронацистские круги, которых в Англии было немало. И Гай отправился в Лондон.