неполадки, мелкой поломки или просто сплошного фронта непогоды самолёты садились прямо по маршруту следования и их экипажи тем или иным способом улаживали неприятности. Очень подробно об этом написано в замечательном романе Вениамина Каверина «Два капитана». Так что командир Чепурных дважды прошёл над руслом реки, вдоль которого тянулась длинная лента пойменной тайги, оценил направление ветра, состояние снегового покрова, и через пять минут Г-2 загрохотал лыжами по твёрдым застругам.

На этот раз вынужденная посадка обернулась серьёзными неприятностями. Под снежным покровом притаилось несколько крупных валунов, одна из стоек шасси самолёта подломилась, машина развернулась, рухнула набок, вспахивая снег концом одной из плоскостей, да так и застыла.

Экипаж с руганью посыпался в снег.

– Да, залипли мы тут, – высказался по сути дела Чепурных. – И ведь хрен кто найдёт нас тута – только случайно. Последний раз с землёй связывались, когда Марково пролетали.

– Щас-то мы где? – резонно спросил Гусейнов.

– Как где? – изумился Чепурных. – Я же сказал – в двух часах от Марково.

– Хорошо хоть, тушёнку везём, – встрял рассудительный Кухонин. – С голоду не сдохнем.

– Или сдохнем, но не сразу, – изобразил не свойственный ему пессимизм Чепурных.

– Или нас расстреляют за хищение социалистической собственности в военное время, – заметил осторожный Гусейнов.

– Для того чтобы потом расстреляли, надо сперва выжить, – логично заметил Кухонин.

– Мы здесь что – дохнуть собрались? – изумился Чепурных.

– А что, нет? – спросил Гусейнов.

И все трое захохотали.

На первый взгляд ситуация к веселью совершенно не располагала. Их было трое в полутысяче километров от ближайшего населённого пункта, в районе, не посещаемом оленеводами, и далеко-далеко от точки последней связи. В их активе были: две тысячи килограммов свиной тушёнки, несколько больших полотен брезента, два примуса, спальные мешки, два пистолета ТТ, старая винтовка «Маннлихер» времён Первой мировой войны и к ней тридцать патронов, две тонны авиационного бензина и всякая мелкая всячина, которая со временем поселяется в любом крупном транспортном средстве, – от кружек и ложек до тайных заначек чая и сахара.

Всё тщательно выскребалось из углов, раскладывалось на полу кабины и переписывалось рассудительным Кухониным. Который оказался ещё и хозяйственным к тому же.

– Надолго нам тут хватит? – спросил Чепурных.

– Если только мяса – в банках, конечно, – то на три года, – удовлетворённо ответил Кухонин. – С цукером хуже – не больше чем на месяц. С чаем совсем худо.

– Вместо чая можно какие-нибудь цветы заваривать, – мрачно сообщил Гусейнов.

– Цветы? Где ты видишь здесь цветы? – оторопело переспросил Чепурных.

Все не сговариваясь огляделись.

– Наглядный плакат из серии «О вреде суеверий», – сказал Чепурных, и все снова захохотали.

Вокруг расстилалась снежная равнина, и только вдалеке на высоком берегу в вихрях пурги маячили чёрные ободранные деревья. Это был единственный островок жизни в радиусе человеческого взгляда из самолёта.

– Тьфу ты, чёрт, – посерьёзнел Чепурных. – Но мы, похоже, здесь всерьёз и надолго…

– Всё, что мы знаем, – проговаривал он собравшимся у горящего примуса товарищам через полтора часа после того, как фюзеляж самолёта был приведён в относительно пригодное для жилья состояние, – это то, что мы рухнули в бассейн какой-то речки, впадающей в Колыму. В устье Колымы стоит посёлок Черский, там находится один из наших аэродромов. Если идти по этой речке вниз – и так до Колымы, то потом по Колыме и до Черского дойдём.

– Вряд ли мы до него дойдём, – хмыкнул рассудительный Кухонин. – До него тыщи две километров. Ни по снегу, ни без снега мы такого пути не осилим.

– По снегу не осилим, – согласился Чепурных. – По реке – запросто. Дождёмся весны, свяжем плот и сплавимся хоть до океана.

– До океана… Хммм… – задумался Кухонин. – А ты твёрдо уверен, что мы в Колымском бассейне упали?

– Мммм, – задумался Чепурных. – Да… Наверное…

Он вытащил карту с большим количеством белых пятен. Направления рек и отдельные вершины на ней обозначались пунктирами и точками.

Сомнения Кухонина имели под собой глубокую почву.

Сегодня для нас это удивительно, но в начале сороковых годов значительная часть советского Севера ещё не была покрыта топографической съёмкой, и неисследованные территории на картах выпуска ВГУ – Высшего геодезического управления – обозначались самыми что ни на есть настоящими «белыми пятнами». Подавляющая часть направлений рек была указана верно, но в местах, где сходились несколько бассейнов, ошибки бывали неизбежны. Собственно, в таком месте они и оказались.

– И что, если мы где-то в верховьях Баранихи или Угаткына? – вступил в разговор Гусейнов как самый младший.

– Ну что… всё то же. Ждём весны, плывём до окияна, а там двигаемся берегом на восток. На побережье полно народу. Как на Невском, – подчеркнул Чепурных своё ленинградское происхождение. – Там Чаун, Певек, Шмидт, Ванкарем… Впрочем, мы всё-таки на каком-то притоке Колымы.

– Это почему?

– Я верховья Угаткына хорошо знаю, – снова заговорил Кухонин. – Мы точно не там. Я год назад куропачил^[1] там с Алиевым дня три. Это не Угаткын. Посмотри на деревья.

– Ну. И что? – пожал плечами Чепурных.

– Это лиственница. Ты на Чукотке лиственницу видал?

– Видал, – быстро сказал Чепурных, – возле Маркова. Там её совсем немного, но есть. И на Ерополе.

– Ага. Но что Анадырь, что Еропол текут на восток. А здесь река течёт на запад. Или на юго- запад.

Чепурных встал, взял компас и вышел наружу.

– Метёт чёрт-те как, ничего не видно, – вернулся он, отряхиваясь. – Но, похоже, не на юго-запад, а точно на запад. Значит – Колыма. Значит, плыть нам до Черского по весне.

– На чём поплывём-то? – пожал плечами Гусейнов.

– Нам бы дожить до весны. А там найдём, на чём, – сказал оптимистичный Чепурных. В конце концов, зима заканчивалась, в самолёте лежало две тонны тушёнки, они все были крепки, здоровы, и на троих им было меньше семидесяти пяти лет…

Началась длительная весновка.

Надо сказать, что все три члена экипажа с энтузиазмом брались за любую работу по обустройству их временного лагеря. В трёхстах метрах под деревьями они обустроили стационарный бивак, на который постепенно перетащили постели, кухню, большинство необходимого снаряжения и запас продуктов. Ели преимущественно тушёнку, однако как-то раз вышедший прогуляться буквально на полкилометра Кухонин завалил случайно оказавшуюся рядом самку лося. Тушёнка была немедленно забыта, бульон заменил чай, и только вечерами, сидя у ярко горящего очага, Чепурных с Кухониным поминали бедному Гусейнову его «чай из цветов».

Собственно, именно из-за возможности отогреваться у открытого огня лётчики и перебрались из фюзеляжа самолёта в импровизированное убежище из брезента, засыпанное по краям снегом. Стоит заметить, что оно, как и многие (не сказать чтобы большинство, но многие) импровизации, оказалось весьма удачным. Сперва экипаж заготовил три десятка длинных лиственничных жердей метров в пять-семь длиной. Жерди связали у вершин и поставили шалашиком, как это видели у речных анадырских юкагиров. Этот шалаш накрыли брезентом, оставив на самом верху отверстие-дымоход, а края засыпали снегом, так что из сугроба торчало от силы полтора метра кровли с постоянно курящейся вершинкой. Снег создавал