а племянница… В общем, сам все понимаешь, не маленький. Ну, все, пошел я. Если в течение суток майор не объявится, то, извини, придется тебе действовать по обстановке… Ну, бывай!
Вострецов хмуро кивнул в ответ и, скользнув невидящим взглядом по суетливым голубям, копошащимся вокруг раскрошенного кем-то из сердобольных посетителей кусочка булки, не удержался и посмотрел вслед уходящему Ассеиду. Между кустов акации в последний раз мелькнула застиранная футболка полноватого – а может быть, и чья-то другая, похожая…
«Надо идти, – устало подумал Михаил, – домой идти. Сижу тут без толку, а там, может быть, телефон надрывается. Опять ждать… А что ты думал? Придет добрый дядя и беду руками разведет? Да нет, брат, похоже, каждый свою кашу расхлебывает в одиночку! Ладно, сейчас домой, а там посмотрим…»
По дороге домой Вострецов неожиданно вспомнил, что, идя на встречу, отключил свой мобильник. Извлек из кармана аппарат и торопливо защелкал кнопками: так и есть, семнадцать пропущенных вызовов, и все от жены. Сейчас начнется…
– Ну, наконец-то! Где ты пропал? Я уже всю валерьянку выпила и телефон разбила, а у тебя все «номер абонента выключен» да выключен! Ну, что там у тебя? Есть новости какие?
– Пока ничего. Нин, ты это… не надумай приехать, – тщательно подбирая слова, чтобы не наговорить лишнего – мало ли эти уроды телефон как-нибудь слушают! – и в то же время хотя бы немного успокоить жену, втолковывал прапорщик. – Ты все равно здесь ничем не поможешь. И вот что… Ты ночку-другую где- нибудь у соседей переночуй – и тебе чуть повеселее будет, и мне спокойнее. И не звони больше. Будут новости – я сам позвоню. Все, Нина, пока… Да сказал же, сразу позвоню! Все, до связи!
…Вечер тянулся неимоверно долго. Вострецов бесцельно бродил по непривычно пустой, как-то нехорошо притихшей квартире, подходил к окнам и тут же ловил себя на том, что ничего он там, за чистыми стеклами, не видит. Вернее, видеть-то видит, не все картинки почему-то тоже казались не то застывшими, не то умершими. Телефон, на который время от времени посматривал прапорщик, тоже упорно молчал. Михаил включил телевизор: пусть хоть что-то создает иллюзию человеческого присутствия в доме… Прошел в кухню, поставил чайник. Вспомнилось, что за целый день так ни разу и не поел ничего. Да и сейчас ни малейшего желания не было. Разве что чайку кружку…
Вострецов пил чай, не замечая вкуса, и с ненавистью посматривал на часы.
«Да уж, точно хуже нет… Стрелки как будто гвоздями кто присобачил… Ох, Ленка, Ленка, где ж ты сейчас, а? Сучья жизнь… И когда тот майор позвонит? Если вообще позвонит…»
…Очнулся прапорщик по причине, мягко говоря, жутковатой: сон улетучился из-за удушья, вызванного тем, что чья-то сильная и жесткая ладонь закрывала ему нос и рот. Михаил, чувствуя, как мерзкая и холодная волна страха буквально разрывает его изнутри, попытался вскочить и отбросить чужую руку, но незнакомый голос едва слышно, но все же отчетливо прошептал:
– Я майор, от твоего знакомого Ассеида… Не дергайся. Сейчас мы тихонько пройдем в ванную и там ты мне все расскажешь. Если понял, кивни… Вот и ладушки… Идем!
Не зажигая света и стараясь не зашуметь, мужчины прошли в ванную, где гость первым делом открыл воду, и прикрыли за собой дверь. Естественно, в ванной хозяин квартиры свет все же включил. Вострецов, не скрывая любопытства, несколько мгновений молча рассматривал сухощавого мужика лет около сорока и с неприятно-холодными глазами, и лишь затем спросил:
– Как ты вошел-то? Я же вроде дверь запирал…
– Домушник я, пять ходок… Шучу. Майор Орехов я… Твою племянницу не Еленой зовут? Щупленькая такая, рыженькая? Журналистка будущая, так?
– Ну да, она, Ленка наша… А ты откуда… А, Ассеид рассказал.
– Не важно. Хм, – жестко усмехнулся Орехов, – слышал я, что мир тесен, но не настолько же, итить его… Ну, давай, рассказывай, в какую еще историю влипла журналистка твоя. Только учти: увижу, что врешь или недоговариваешь что – а я увижу, не сомневайся! – то просто развернусь и уйду. И все – разбирайся со своими проблемами как хочешь…
Михаил иногда искренне удивлялся, как это некоторым людям удается так длинно, а порой и так же интересно рассказывать о своей жизни. Показывают, например, по телевизору какого-нибудь актера преклонных лет, и он начинает вспоминать свое детство, родителей, всех своих учителей, товарищей и просто знакомых. Рассказывает о каких-то встречах, о ролях, о взлетах-падениях, пересыпает свое повествование байками – и, оказывается, все это неимоверно интересно слушать! А у простых людей подобные рассказы почти всегда напоминают скучную и серо-безликую автобиографию для личного дела: «Родился, учился, работал и… помер в таком-то году».
Вострецову на все про все понадобилось минут девять. Действительно уж, словно автобиографию пересказал. Майор Орехов слушал практически не перебивая, лишь иногда задавал короткие уточняющие вопросы, а так все больше молча кивал, и Михаилу порой начинало казаться, что гостю его рассказ не очень-то и интересен.
– Я все понял, прапорщик. Торпеды, говоришь… Это, конечно, немного другая епархия, но что-нибудь придумаем. Теперь слушай сюда! Сделаем так…
9.
В жизни даже самого простого человека бывает не так уж и мало приятных минут. А в жизни полковников таких минут, надо полагать, гораздо больше, чем в жалких буднях зеленых лейтенантов, на плечи которых в основном и ложатся все «тяготы и лишения воинской службы». Конечно, у лейтенантов есть и некие несомненные преимущества – например, в виде молодости и завидного здоровья, – но они по причине малого жизненного опыта преимущества эти почти не замечают и как раз с завидным упорством мечтают о полковничьих и генеральских погонах. Словом, все до смешного соответствует старой присказке: «Ах, если бы молодость знала… Да если бы старость могла…»
Полковнику Сидорову до старости было еще далековато, а уж приятные минуты в своей жизни он умел ценить, пожалуй, так, как мало кто умеет. Только что полковник закрыл и опечатал сейф в своем уютном кабинете, то же самое проделал с входной дверью и, сдав ключи на хранение в дежурку, не без удовольствия прикрыл за собой еще одну тяжелую дверь, за которой таилось в прохладной тишине длинных коридоров его рабочее место.
Вот эти-то последние минуты рабочего дня полковник и любил больше всего. Любил за возможность не спеша выйти на широкое крыльцо, со вкусом закурить душистую сигаретку и опять же неторопливо направиться к служебной стоянке, где покорно дожидается хозяина чистенькая ухоженная иномарка…
«Вот интересно, – пыхая голубоватым дымком сигареты, лениво размышлял Сидоров, покручивая на пухлом пальце ключи от своей «ласточки» и вразвалочку направляясь к стоянке, – в каждом кабинете давно уже кондиционеры, современные компьютеры стоят, оргтехника и всякая подобная хрень, а сейфы остались еще те, советские. С пластилиновой печатью и с ниточкой! Умора… Фу-у, вся спина мокрая… Сейчас в машину, кондиционерчик врубим, музычку – и вперед, к Лариске!
Моя там чего-то вякала про дачу, но грядки подождут – делать мне больше нечего, как только про клубнику ее думать. Один хрен ни черта с утра до вечера не делает, так села бы в свою таратайку и съездила! И рылась бы там до посинения, или вообще до белых мух… Нет, это вечная загадка: как и когда юные веселые девчонки превращаются в вечно недовольных и склочных баб? Ведь вроде вот только что ты, молодой дурак, ее в ЗАГС водил и шампанским на радостях упивался, а глядишь – и вот уже рядом с тобой ворчит что-то непонятное и вообще на женщину мало похожее. Хотя, бабки они, заразы, в любом возрасте за сто верст чуют! Да так чуют, что служебные собаки обзавидуются…
Сейчас к Ларке приеду, сразу в душ, потом романтический ужин при свечах – кажется, так вся эта прелюдия называется. И что в ней такого уж пошлого умники находят? Нормально! Красиво. А не то что водяры паленой стаканюгу засосал, килькой томатной прямо из банки зажевал и в койку – тьфу! Мы ж не быдло какое…»
Полковник открыл дверь и нырнул в душное, припахивающее синтетикой нутро салона. Уселся на неприятно жаркое сиденье и, отдуваясь и недовольно поерзывая, вставил ключ в замок зажигания. Сейчас
