— Это чрезвычайно важно, — проговорил Холмс, записывая на манжетке рукава.

— Ночь была очень темная; накрапывал теплый дождик. На Чарльз-Стрите было безлюдно, но в конце Уайтголля царило обычное оживление. Без шляп мы выбежали на улицу, на отдаленном конце которой стоял полицейский.

— Произошло воровство! — задыхаясь, проговорил я. — Из министерства иностранных дел украден очень важный документ. Не проходил ли здесь кто-нибудь?

— Я стою здесь четверть часа, сэр, — ответил полицейский. — За это время прошла только одна пожилая высокая женщина в шали.

— Ах, это моя жена, — сказал курьер. — А больше никто не проходил?

— Никто.

— Ну, значит, вор прошел другой дорогой, — проговорил курьер, дергая меня за рукав.

Но я не удовольствовался этим; к тому же очевидные старания курьера увести меня только усилили мои подозрения.

— В которую сторону пошла эта женщина? — крикнул я.

— Не знаю, сэр. Я видел ее, но не обратил особого внимания. Мне показалось, что она торопилась куда-то.

— Как давно это было?

— О, только несколько минут тому назад!

— Минут пять?

— Да, не более того.

— Сэр, вы только теряете время, когда важна каждая минута — поверьте мне на слово: старуха моя тут ни при чем, и пойдемте в тот конец улицы. Ну, если вы не пойдете, я пойду один, — и он бросился в другую сторону.

Но я догнал его и схватил за рукав.

— Где вы живете? — спросил я.

— № 16 Анви-Лэн, Брикстон, — ответил он, — но не идите по ложному следу, мистер Фельпс. Пойдемте в другой конец улицы и посмотрим, не узнаем ли там чего-нибудь.

Я ничего не терял, исполняя его совет, и потому мы оба вместе с полицейским бросились на противоположный конец улицы. Народу там было очень много, но так как погода была сырая, то все торопились укрыться куда-нибудь. Прогуливающихся, к которым можно было бы обратиться с вопросами, не оказывалось.

Затем мы вернулись в канцелярию и обыскали всю лестницу и коридор, но безуспешно. Коридор, ведущий в комнату, покрыт светлым линолеумом, на котором очень ясно отпечатлевается всякое пятно, Мы внимательно оглядели его, но не нашли следов ног.

— Дождь шел целый вечер?

— Начиная с семи часов.

— Как же так женщина, вошедшая в комнату около девяти, не запачкала линолеума своими грязными сапогами?

— Я рад, что вы предложили этот вопрос. Он мне пришел также в голову тогда. Поденщицы обыкновенно снимают сапоги внизу у курьера и надевают туфли.

— Это очевидно. Итак, следов не было видно, несмотря на сырую погоду? Сцепление обстоятельств, действительно, очень интересное. Что же вы затем сделали?

— Мы обыскали и комнату. Потайной двери тут не могло быть, а окна находятся на высоте тридцати футов от земли; оба они были заперты изнутри. Ковер исключает всякую мысль о люке, а потолок самый простой, выбеленный клеевой краской. Я готов прозакладывать свою жизнь, что вор вышел через двор.

— А камин?

— Там нет его. Есть только печка. Шнурок колокольчика висит как раз направо от моего стола. Тот, кто звонил, подошел для этого прямо к столу. Но зачем бы преступнику звонить в колокольчик? Это просто неразрешимая задача.

— Действительно, случай необычайный. Что же вы предприняли потом? Вы, вероятно, осмотрели всю комнату, чтобы найти какие либо следы преступника — окурок сигары, оброненную перчатку или шпильку, или какую-нибудь другую мелочь?

— Там не было ничего подобного.

— А запаха?

— Ну, мы об этом не подумали.

— Ах, запах табаку имел бы для нас очень важное значение в этом случае.

— Я никогда не курю сам и поэтому думаю, что заметил бы запах табаку. Вообще не было положительно никаких данных. Единственным осязательным фактом является то обстоятельство, что жена курьера — миссис Тэнджей — торопливо ушла из данного места. Сам курьер объяснил только, что она уходила почти всегда в то время. Полицейский и я решили, что лучше всего схватить эту женщину, пока бумаги еще у нее.

Между тем слух об этом происшествии дошел до полиции. Явился сыщик, м-р Форбс, и энергично принялся за дело. Мы наняли экипаж и через полчаса приехали по данному адресу. Нам отворила дверь какая-то молодая женщина, оказавшаяся старшей дочерью м-с Тэнджей. Она сказала, что мать еще не возвращалась, и попросила нас подождать ее в передней комнате.

Минут через десять кто-то постучался в дверь, и тут мы сделали первую серьезную ошибку, за которую я упрекаю себя. Вместо того, чтоб отворить дверь самим, мы допустили дочь сделать это и слышали, как она сказала: «Мать, тут дожидаются тебя двое людей». Мгновение спустя мы услышали чьи- то поспешные шаги. Форбс распахнул дверь, и мы оба вбежали в заднюю комнату или кухню, но женщина обогнала нас. Она смотрела на нас вызывающим взглядом. Внезапно она узнала меня, и выражение полного изумления показалось на ее лице.

— Да неужели же это м-р Фельпс из канцелярии! — вскрикнула она.

— Ну, а за кого же вы приняли нас, когда убежали? — спросил мой товарищ.

— Я думала, вы за долгом, — ответила она. — У нас тут вышли неприятности с одним торговцем.

— Это вы неудачно придумали, — ответил Форбс. — У нас имеются данные предполагать, что вы взяли важную бумагу из министерства иностранных дел и убежали, чтоб отдать ее кому-то. Вы поедете с нами в полицию, и вас обыщут там.

Напрасно она протестовала и сопротивлялась. Привели карету, и мы отправились все втроем. Но сначала мы осмотрели кухню, и особенно плиту, чтобы посмотреть, не сожгла ли она бумаг в ту минуту, как осталась одна. Однако мы не нашли ни золы, ни каких бы то ни было остатков. Как только мы приехали в «Scotland Yard», мы велели немедленно приставленной для этого женщине обыскать ее. Я ждал с мучительной тревогой результатов обыска. Бумаг у подозреваемой не оказалось.

Тогда только я понял весь ужас моего положения. До тех пор я только действовал, и деятельность заглушала мысли. Я был так уверен в том, что найду договор, что не решался даже подумать о том, что будет, если он пропал. Но теперь делать было нечего, и я мог на досуге уяснить себе мое положение. Это было ужасно! Ватсон может сказать вам, что в школе я был нервным, чувствительным мальчиком. Таков уж я по натуре. Я подумал о дяде и его товарищах по кабинету, о позоре, который я навлек на него, на себя, на всех моих родных. Что из того, что я жертва необыкновенного случая? Никакие случайности не допускаются там, где затронуты дипломатические интересы. Я погиб, погиб постыдно, безнадежно. Не помню, что я сделал. Думаю, что разыграл целую сцену. Мне смутно припоминается, как вокруг меня собралась толпа чиновников, старавшихся утешить меня. Один из них отвез меня на Ватерлоо и посадил в поезд, шедший в Уокинг. Я думаю, он проводил бы меня до дома, если бы в том же поезде не ехал доктор Феррьер, который живет по соседству со мной. Доктор чрезвычайно любезно согласился взять меня на свое попечение и хорошо сделал, потому что на станции у меня сделался припадок, и прежде чем мы доехали до дома, я стал буйным и сумасшедшим.

Можете себе представить, каково было состояние моих близких, когда звонок доктора разбудил их и они увидели меня в подобном положении. Бедная Анни — вот она — и моя мать были в полном отчаянии. Доктор Феррьер слышал кое-что на станции от сыщика и передал им все. Понятно, это не улучшило дела.