Воздвиг на пышный аналой Тому назад пять сотен лет Великий ваятель-поэт. Но юноша ее давно, Давно уж знал! Темно, темно Тогда всё было. Только звезды Горели в мировом погосте, И из-за мантий темно-синих Создателя, как белый иней, Она глядела в мир с тоской, А он, застывшею рукой Сжимая сердце, ждал чего-то И в золото писал кивота Черты неведомой святой. Века неслися чередой, Он видел след ее повсюду, Он с воплем поклонялся чуду Обманчивой фата-морганы, Таинственной и жутко-странной, Недостижимой в океане, И вдруг теперь, в забытой Лукке Для довершенья жуткой скуки Он отыскал желанный след. Вот здесь под этим камнем бред Его горячечный сокрыт; Здесь воплощенная лежит Она, увы, но только тлен Остался от нее меж стен Под сводом каменным, должно быть, В прогнившем от столетий гробе. А! сколько лет с щемящей жутью Живых он изучал глаза, Ходил и в храмы, и к распутью! Ни ночь, ни холод, ни гроза, Ни стыд гноящий не могли От девушек его земли К служенью возвратить небес; Но долго не было чудес, Цветок не отыскался синий В мучительной людской пустыне. И лишь теперь, теперь нашел Он вечной грезы ореол И пристань тихую, увы, Для бесприютной головы! На пять веков он опоздал, И мраморный лишь идеал Ему остался в этом мире, Да между звезд в алмазном клире Шестокрылатый серафим, Его сиятельный двойник Меж рая пестрых мозаик. Недоуменный пилигрим, Бесповоротно опоздал От тяжести земных кандал! Потух священный огонек Иларии – и одинок Теперь останется он вечно. Судьба жестокая беспечно На двадцать лишь бурливых волн, На двадцать горьких поколений Отважный отдалила челн От возрожденских сновидений, И захлестнет больное темя Ему безжалостное время Рожденной в Хаосе волной! Недоуменный и больной Стоял он, смутный и несчастный, И образ творчества прекрасный С предельной мукой созерцал: – «Непостижимый, жуткий, Боже, Зачем на каменное ложе Ее ты каменной простер? Зачем неутолимый взор Ты красотою тешишь в мире? Зачем в моей унылой лире Подобье истины сокрыл? Зачем бессчетных шумом крыл Шеол ты оживил пустой Прелестной формы суетой? Ведь места нет уж от могил, И шум духовных всуе крыл Всё небо синее покрыл? И я зачем, объявший Вечность И этих звезд святую млечность, И всё же, всё же головы Не преклонивший здесь, увы, На любящей меня груди! Отец незримый, посуди, Могу ли дальше так идти Я по бесцельному пути, Влюбленным в камень, озаренный Твоим немилосердным оком? Пронзи меня стрелой червонной, Испепели меня! Пророком Я был довольно на земле! В унылой повторенья тьме Вопьющего глагол не нужен. Разочарован и недужен, С запекшимся от желчи ртом,
