залива. За ней на три стороны раскинулась холмистая местность, где под ледяным покровом имеется континентальная почва. Толщину льда в этих местах установить не представляется возможным. Холмы, чья высота составляет от 50 до 70 метров, составлены изо льдов. Не исключено, что трещины в земле прикрыты фирном, пластом слежавшегося снега.
Залив отчасти заполнен совершенно ровным шельфовым льдом, а потому холмы удалены от кромки льда приблизительно на 1–2 километра. Измерение глубины дна при помощи ручного эхолота конструкции Бема дает нам сведения о том, что по краям глубина дна является незначительной. Она составляет 435 метров, что также указывает на близость материковой почвы.
Льдина изборождена несколькими трещинами шириной в пару дециметров. Незначительная толщина льдины в данном случае является более чем очевидной, так как волны проходят подо льдом и ударяются о противоположные стенки расщелин. Испытание льдины на прочность при ее толщине в 3–4 метра не представляется возможным.
Однако мне кажется, что в таком месте можно разбить лагерь, не подвергая себя при этом опасности. Надо лишь только обращать внимание на то, что тонкая поверхность льда может быть разбита волнами. После этого отдельные части льда могут быть отогнаны по подобию фьордов береговым ветром.
От того, в каком направлении дрейфует лед, зависит также то, в какой степени в залив можно войти на небольшом судне. Во время трех полетов, которые совершались в течение десяти дней, было установлено, что в заливе некоторые из разломов в льдинах, вероятно, никогда не замерзали. Однако во время дальних полетов были получены сведения о том, что льда было слишком много (частично из сползания шельфового ледника), что повторные приводнения в этом месте более не были возможны. Впрочем, я придерживался мнения, что дрейфующие льды имелись лишь снаружи, остальные отгонялись отливным течением, морскими потоками и местными ветрами. Несмотря на случайные сползания льдов по краю залива, эти льдины лишь в незначительной мере участвовали в формировании общей массы дрейфующих льдов. Майр при определении высоты солнца не раз обходился без солнечных часов «Стрекоза», что не мешало ему предельно точно установить наше местоположение.
Если бы мы занимались только наукой! Однако нам пришло время заняться политикой! Мы берем флаг для сбрасывания и располагаем его в глубине ледяной территории. Это является отличительным признаком того, что немцы первыми вступили на эти ничейные земли, и с этого момента они принадлежат Великой Германии. За долгие годы это первая обретенная немецкая колония! А вот нам навстречу спешит местный житель! Они находится далековато от нас. Он бежит, падает на живот. Гоп… И высоко подпрыгивает. Бежит дальше, вновь падает, скатывается на животе по небольшому склону, прыжком поднимается на конечности и, совершая подобие жестов, бежит дальше, словно призывая нас… Он облачен во фрак. Теперь можно даже отчетливо разглядеть его белый пластрон. Не хватает только галстука или бабочки. Наверное, он забыл их в спешке или от волнения… Он в третий раз падает на свою белую рубашку… Скользит и высоко подпрыгивает… До него уже рукой подать. Росточком он — форменный карапуз. Он с плохо скрываемым любопытством разглядывает нас с различных сторон. Пингвин!
Мы пытаемся разговаривать с ним. «Доброе утро…» «Хайль Гитлер…» Наши фразы не производят на него никакого впечатления. Тогда Рунке приседает на корточки, будто бы изображает из себя крошечного пингвина. Он хлопает руками как крыльями и пританцовывает вокруг нашего гостя. Это птице нравится значительно больше. Он сам принимает участие в этих движениях. Само собой разумеется, он принимает нас за гигантскую разновидность своих сородичей. Как и он, мы ходим на двух ногах, имеем что-то наподобие крыльев, которыми можем размахивать в воздухе. Только мы несколько больше по размерам, да и клюв у нас не очень сильно развит. Кроме этого мы не одеты в прекрасные поблескивающие черные фраки. Но на этом различия заканчиваются.
Вскоре к первому гостю присоединяются еще несколько чересчур любопытных пингвинов. Все они принадлежат к числу пингвинов Адели. После некоторого выжидания появляется императорский пингвин. Он вдвое больше наших визитеров и передвигается исполненный собственного достоинства. Он не бежит к нам взволнованно, подгоняемый любопытством, но важно вышагивает. Ему чужда суетливая жестикуляция крошечных родственников. Он подходит поближе и внимательно рассматривает нас, странных гостей континента. Удовлетворив свое любопытство, он намеревается удалиться.
В этот момент Майр берет его за руку, точнее, за край крыла, и птица покорно бредет за большим дяденькой. Перед люком в самолет он пытается сопротивляться, но это бесполезно — в корабельном трюме он должен составить общество своим братьям и кузенам. Благодаря самолету он стал первым летающим пингвином. Со своими специфическими крыльями пингвины великолепно плавают, но совершенно не способны подняться в воздух.
При виде новых пассажиров весь корабль приходит в неописуемый восторг. Быстро мастерится подобие загона, чтобы из него не могли удрать эти животины. Однако чем их кормить?
— Барклей, чем питаются пингвины?
— Рыбой и маленькими рачками, так называемым крилем.
Срочно надо найти рыбу. На кухне есть некоторый запас соленой сельди, но есть и несоленая. Она опускается в воду, после чего дается пингвинам, которые охотно набивают свои клювы. На следующий день после возвращения из очередного «полета по желанию» прибывают еще несколько императорских пингвинов. Внутри «Борея» творится форменная сутолока. Когда Ширмахер выпрыгивает на палубу, он провозглашает: «Ребята, мы открыли новый вид пингвина!»
Пингвинус Ширмахерус! Просто превосходно!
В этом открытии больше всего заинтересованы два человека. Это Крауль и Барклей. Они сразу же бросаются к птице, которая с особыми почестями извлекается из самолета. Они долго взирают на нее с удивленным возмущением. Опять дилетанты начали делать «открытия». «Ну что за вздор? Впрочем, мы назовем этого птенца Агатой». Дело в том, что самолет «Борей» имел бортовой номер D — AGAT. С тех пор мы так и звали этого странного пингвина… Мечта открыть новый вид пингвина, Пингвинус Ширмахерус, была разрушена три недели спустя, когда выяснилось, что птица, оказывается, просто-напросто линяла. Новое оперение день ото дня становилось красивее и сильнее старого, сброшенного. Поначалу Агата выглядела так, словно ее шкурку обглодала моль, теперь же она была нормальным императорским пингвином.
Пингвины были всеобщими любимцами. Тем больнее нам было, когда мы заметили, что, несмотря на образцовое обращение, пингвины Адели, первыми оказавшиеся на нашем борту, становились все тоньше и тоньше, а через несколько дней и вовсе начали чахнуть. Они отказывались от самой лучшей сельди и целыми днями стояли у поручней, с тоской глядя на синюю воду. В их глазах появлялось что-то вроде заветной надежды, когда они видели проплывавший мимо айсберг.
Какие это были прекрасные птицы! Какие красивые! Их головы были покрыты иссиня-черными оперением, а маленькие черные глазки были на удивление умными. У маленьких пингвинов Адели вокруг глаз имелись светлые ободки, будто бы они носили очки. У императорских пингвинов не было никаких очков, однако имелось золотистое пятно на шее. Прямохождение и расставленные в стороны крылья («руки») придавали им подобие человеческой внешности. Я буду вынужден нередко упоминать их, так как на обратном пути они были самыми настоящими любимцами всего экипажа и членов экспедиции.
Последовавшие пятый, шестой и седьмой экспедиционные полеты принесли нам по несколько тысяч квадратных километров исследованных земель. 3 февраля состоялось совещание, на котором руководитель экспедиции гордо заявил, что мы добились освоения 350 тысяч квадратных километров антарктических территорий, что было зафиксировано на географических картах. Всего же было осмотрено территорий общей площадью около 600 тысяч квадратных километров. По своей площади эта территория была больше всего Германского рейха.
В частности, во время пятого полета был совершен облет гор, которые позже были названы горами Дригальски, а во время седьмого полета — массива Вольтхата, на котором имелись самые высокие горные
