…Бродяга к Байкалу подходит.Убогую лодку берет.Унылую песню заводит,О родине что-то поет…Народная песняИ в сказке, и в были, и в дрёместоит одичалой судьбойострожная песня на стрёменад русской землей и водой.Она над любою дорогой,и каждый не знает того —он минет ли в жизни острога,а может, не минет его.Тогда за гульбу и свободу,за славные бубны, за бунт —три тысячи верст переходу,железо и плети — в судьбу…И вот закачаются — много —не люди, не звери, не дым,Владимирской торной дорогойда трактом сибирским твоим.Проходят они, запевают,проносят щепотку земли,где весны родные играют,откуда их всех увели.Но глухо бормочет земля им,что, может, оправишься сам?Варнак-баргузин замышляетшалить по дремучим лесам,свой след заметаючи куний,да ждать небывалой поры……И тщетно Михайло Бакунин,забредив, зовет в топоры…И стонет, листы переметивкандальною сталью пера,высокий и злой эпилептик,за скудной свечой до утраопять вспоминая дороги,и клейма, и каторжный дым…А стены седые острогадо неба, до смерти над ним.Он бьется о грузные пали,он беса и Бога зовет,пока конвульсивной печальюего на полу не сведет.…И я отдираю ресницыс его воспаленных страниц.Ты знаешь, мне каторга снитсясквозь эти прозрачные дни.Откуда мне дума такая?..Уйди же, души не тяни!Но каторга снится седаясквозь эти просторные дни…Я ж песен ее не завою,ни муж мой, ни сын мой, ни брат.Я с вольной моею землеюбреду и пою наугад…Ты скажешь — обида забыта,и сказки, и мертвые сны,но жирных камней Моабитавсё те же слышны кандалы.А каторга за рубежамигрозится бывалой лихвой?..Но верь мне, ее каторжанеуже запевают со мной.Первая половина 1930-х годов
ПЕРЕЛЕТНАЯ
Скворешницы темное окоглядит в зацветающий сад,и в небе высоко-высокона родину птицы летят.Так много вас, быстрые птицы,что голову только закинь —лицо опаляя, помчитсякрылатая, шумная синь.О летный, о реющий воздух,серебряный воздух высот!