подарил фамильное ожерелье, которое носила княгиня Лиссе. Наверно, старый князь спит и видит, чтобы сын наконец остепенился. Представляю, с какой королевской помпой они обставят эту свадьбу.
Тедди застыла и уставилась на Лоретту, словно получив удар в солнечное сплетение.
— Она — одна из приближенных принцессы Дианы. Говорят, ее семья владеет половиной Англии…
Не в силах больше это выносить, Тедди отвернулась.
В такси, по дороге в отель, Хьюстон Уорнер возбужденно разбирал каждый гейм, удар за ударом. Тедди его не слушала.
Войдя к себе в номер, Тедди увидела мигающий красный огонек и позвонила портье.
— Мисс Уорнер, в бюро обслуживания оставлен конверт на ваше имя, — услышала она. — Посыльный может доставить его вам в номер.
Тедди приготовила чаевые. Посыльный вручил ей плотный кремовый конверт с тисненым костанским гербом.
У нее захватило дух. В конверте лежал небольшой листок, на котором было торопливо нацарапано незнакомым мужским почерком:
Тедди долго смотрела на эту короткую записку, потом медленно разорвала ее пополам и бросила в корзину для бумаг.
Вечером они с отцом ужинали в ресторане «Ше Нико» неподалеку от Сент-Джеймсского дворца. Хьюстон настоял, чтобы они отпраздновали победу. За соседним столом сидел «белокурый хулиган» Огги Штеклер со своим агентом, в компании десятка приятелей. Огги выиграл в финале у Ивана Лендла.
Очень скоро он подошел к Уорнерам.
— Поздравляю, — сказал он Тедди. — Ты превзошла самое себя.
Он легко поцеловал Тедди в щеку; ей ничего не оставалось как ответить ему тем же и принести ответные поздравления.
— Мне пришлось изрядно попотеть, — признался Огги. — Разрешите пригласить вас обоих пересесть к нам. Мы заказали шампанское, а потом продолжим празднование в «Комеди стор» или «Стрингфеллоуз» и, наверно, успеем посмотреть ночное ревю в кабаре «Ипподром» на Лестер-сквер.
После минутного колебания Тедди согласилась. Безумная радость победы постепенно улеглась. Может быть, теперь неплохо было бы провести вечер в компании.
Расторопные официанты придвинули еще один столик и поставили приборы для Тедди и Хьюстона. Огги начал рассказывать длинную и путаную историю о том, как они с Джоном Макинроем однажды отмочили какую-то шутку во время престижного турнира.
Через некоторое время вся компания перекочевала в «Стрингфеллоуз», и Тедди постаралась забыть о полученной записке.
В два часа ночи Хьюстон Уорнер извинился перед присутствующими: рано утром ему предстояло лететь в Штаты. Когда они с Тедди уже собрались уходить, Огги успел шепнуть ей на ухо:
— Пообедаешь завтра со мной?
— Нет, ничего не получится, — ответила Тедди, стараясь смягчить свой отказ улыбкой. — Я возвращаюсь в Нью-Йорк вместе с отцом. Во вторник мне нужно быть в Чикаго на съемках рекламного клипа для «Рибока».
— Ах, Тедди, Тедди, Тедди, — сокрушенно качал головой Огги, провожая ее к выходу.
На улице моросил холодный лондонский дождик. В лужах на тротуаре отражались неоновые огни. Огги взял Тедди под руку и увлек ее в сторону:
— Скажи, Тедди, почему ты меня недолюбливаешь?
— С чего ты взял?
— Ты улыбаешься, когда я треплюсь, но все время как будто сдерживаешь себя.
— Ничего подобного, — неубедительно возразила Тедди.
— Поверь, я вовсе не такой развратник, каким меня изображают эти болваны-журналисты.
— Да что ты говоришь?! — усмехнулась Тедди. — А как тебе Наташа Лилова? А Марго Дженелли? А Стейси Джинн? Или их тоже выдумали болваны-журналисты? Да, не забудь еще Джетту Мишо и Орхидею Ледерер.
— Ну, хватит, хватит, — засмеялся Огги. — Ладно, признаюсь, я не монах. Но таков теннисный мир, любовь моя: вся жизнь проходит в отелях, в четырех стенах. Единственная отрада — телевизор.
— Ах ты, бедненький.
Уорнер уже остановил такси. Водитель придерживал дверцу, дожидаясь Тедди.
— Все, я поехала, — сказала она. — Скоро увидимся.
— Когда?
— Ну, например, на Кубке Шведской федерации, — туманно предположила Тедди. — Потом я играю в Японии…
— Да-да, турнир «Фудзи».
— Точно.
— Я тоже там выступаю!
— Значит, увидимся в Токио, — успела сказать Тедди, уже сидя в машине.
Такси умчалось в темноту, разметывая брызги.
В Коста-дель-Мар пришла весна. Ее наступление ощущалось во всем. Перед каждой, даже самой маленькой лавочкой на тротуаре появились вазоны с цветами; фешенебельные виллы распахивали свои двери перед богатыми владельцами, съезжавшимися в страну со всего мира. Принцесса Кристина, усталая и похудевшая, вернулась домой после затянувшегося медового месяца. Принцесса Габриелла с головой ушла в свой новый коммерческий проект.
Никос Скурос стоял на пирсе в доке судоверфи «Сан-Маркос», с радостным волнением оглядывая изящный белоснежный корпус новой круизной яхты, для которой уже было придумано название — «Олимпия». Он строил ее как подарок себе самому к пятидесятилетнему юбилею. На палубах кипела работа. Здесь в две смены трудились корабелы, плотники, дизайнеры, электрики.
Отец Никоса был судовладельцем средней руки. Клаудиос Скурос считал, что основа всему — как в делах, так и в семейной жизни — железная дисциплина. Однажды Никос, которому едва исполнилось двенадцать лет, пропустил репетицию хора в православной церкви Св. Антония, которую посещала их семья; за это отец на неделю отправил его в психиатрическую лечебницу со строгим наблюдением.
С тех пор у них с отцом началась непримиримая вражда. Никос появлялся в школе то с синяком под глазом, то с разбитым носом. Хорошо еще, что никто не видел его распухших ягодиц с багровыми рубцами.
Никос волей-неволей подчинялся отцу, но за его спиной завел дружбу с рабочими отцовской судоверфи. В семнадцать лет он стал совладельцем семейного предприятия и быстро проявил коммерческую жилку. Через пять лет семейные капиталы удвоились; он открыл собственные банковские счета в Афинах, Лондоне и Цюрихе. Никос брал не грубым напором, а мягкой улыбкой и обходительностью. Этого оказалось достаточно. Он не сомневался, что очень скоро станет владельцем такого состояния, какое и не снилось отцу.
Его тактика срабатывала безотказно. Клиенты и партнеры все чаще заявляли, что желают иметь дело «с молодым Никки». Люди тянулись к нему. Семейная флотилия уже бороздила океаны по всему миру — от Гонконга до Нью-Йорка, от Буэнос-Айреса до Лондона. Ежегодные прибыли достигли такой суммы, которая среднему человеку показалась бы астрономической.
Скурос-старший терзался завистью. Как-то раз он снова взялся за ремень с тяжелой пряжкой, но Никосу было уже двадцать два года. Он сумел за себя постоять.
Через год Никки и вовсе вынудил отца уйти на покой и взял весь бизнес в свои руки. Первым делом
