беспорядочных очередях, где обезличивающая, бесчеловечная бюрократическая машина заставляет нас чувствовать себя еще более бесполезными. Но, подобно большинству остальных, собравшихся в этом шумном зале, я, в сущности, не имею выбора. У нас есть ребенок, которого нужно кормить, и нам необходимы деньги, чтобы платить за жилье. У меня нет другого выхода, как пропустить себя сквозь эту систему, перенося заполненные бланки из кабинета в кабинет, где на них поставят печать и сложат в соответствующие папки.
Мои документы должны вскоре прибыть из Ньюкасла, и меня охватывает беспокойство, что незадекларированные гроши, которые я получил за одно из случайных выступлений с Last Exit, могут испортить мне все дело, если их сочтут неучтенным доходом. Каждую неделю я стою в очереди, ожидая момента, когда мне удастся попасть в офис и получить пособие по безработице. Очередь передо мной растягивается, как извивающаяся змея. От грязной стеклянной двери она тянется к ряду зарешеченных окон, а за этими окнами, которые словно призваны уберечь местных сотрудников от заражения каким-то инфекционным заболеванием, сидят ряды служащих с утомленными землистыми лицами, скучающие и так же безразличные к происходящему, как люди в очереди. Человек, стоящий передо мной, читает
Даже в этих затруднительных обстоятельствах я по-прежнему не сомневаюсь, что совершил правильный шаг, приехав в Лондон. Этому ощущению собственной правоты нет никакого разумного объяснения, но я уверен, что приз ждет меня именно в Лондоне. Я знаю, что в центре этого лабиринта, этого многомерного социоэкономического, психокультурного, загадочного, искусно выстроенного объекта находится сверкающий, неповторимый приз под названием «успех». Возможно, он труднодостижим, но при этом обладает такой невероятной силой притяжения, что все остальное в сравнении с ним становится незначительным. Успех и счастье — это одно и то же, не правда ли?
Уильям Блейк сказал, что «человек, упорствующий в своем безумии, рано или поздно станет мудрецом», но в то время, даже предприняв переезд, я находился в слепом неведении относительно того, что попал в наркотическую зависимость от мысли, что все трудности рассеются в лучах грядущего успеха, я не чувствовал, что меня неумолимо втягивает в самый центр водоворота, все глубже и глубже. Мне только еще предстоит узнать, как опасна такого рода зависимость. Подошло время давно запланированного выступления группы Last Exit в Лондоне. Я не видел ребят уже больше месяца и соскучился по ним, хотя порадовать их мне особо нечем. Переезд в квартиру в Саутгейте сорвался в последнюю минуту. Мы решили, что хозяин заподозрил что-то неладное по поводу моей работы в Virgin Music, и поменял замки уже после того, как Фредди прислала нам ключи. Мы совершили поездку через весь город в машине, переполненной нашими пожитками и радужными надеждами только для того, чтобы обнаружить закрытую дверь. Напрасно мы стучали в нее — только эхо глухо отдавалось в пустой квартире, а ключ не подходил к замку. Мы испытали унижение, поражение и почувствовали злость, а единственным положительным следствием случившегося стало то, что в тот вечер я написал песню. Это было злое и шумное сочинение под названием «Домовладелец», услышав которое Стюарт покровительственно меня похвалил.
— Молодец, парень! Так держать.
Итак, мы продолжаем пользоваться гостеприимством Пиппы. Она проявила к нам такое участие, но мы же не можем жить здесь вечно. Я получаю пособие по безработице и не работаю с тех самых пор, как мы приехали сюда, но когда, наконец, приезжает Last Exit, я пытаюсь представить ситуацию в наилучшем виде и притвориться, что все идет по плану. Мы вчетвером сидим в машине около паба «Красная корова» в Хаммерсмите.
— Как дела, Стинг?
— Отлично!
— Уже нашли, где жить?
— Пока ищем.
Ронни и Терри едва заметно переглядываются, и хотя в их взглядах нет явного скепсиса, все же что- то обидное в них есть.
В это время Джерри выходит из паба с сигаретой в руке и с таким видом, от которого могло бы скиснуть молоко:
— Черт возьми, выступление отменили.
На следующий вечер в одном из клубов Бристоля, куда мы добирались целых четыре часа, мы обнаруживаем, что нас заменили другой группой. Наши дела явно не клеятся. Как же я смогу перетащить своих друзей в Лондон, если здесь их не ждет ничего, кроме разочарований и неопределенности. Однако на следующий вечер в клубе «Nashville Rooms» в Западном Кенсингтоне мы торжествуем, играя так, что наше оборудование едва не разлетается на кусочки, и возвращаем покинувшее нас присутствие духа. Мы — чертовски хорошая группа, но сколько бы представителей звукозаписывающих компаний ни прослушивало наши выступления, мы не получаем от этих людей ничего, кроме покровительственного похлопывания по спине. Ребята отправляются в своем фургоне обратно на север, а я снова остаюсь сам по себе с ребенком на руках. Мне кажется, они уже начинают сочувствовать мне как законченному неудачнику. Я машу им вслед, стараясь выглядеть как можно бодрее, но оглядывается только Джерри. Шикарная квартира Стюарта в Мэйфэйр, которая так впечатлила меня в первый приход, на поверку оказалась временным жилищем. Стюарт, Ян и Соня прожили там всего лишь несколько месяцев. На самом деле, квартира принадлежит американской даме по имени Марсия Макдональд, которая работает пресс-секретарем Мохаммеда Али. Она сдала квартиру своему другу, который впоследствии отказался освободить ее в срок. Этот друг и есть Джордж, высокая женщина, едва не сбросившая меня с лестницы во время моего первого визита. По совету сэра Майлза Коупленда, отца Стюарта и Яна и, одновременно, друга хозяйки квартиры, в квартиру были подселены братья Коупленд, которые должны были сделать жизнь Джорджа (или Джорджины, как она предпочитала себя называть) как можно более невыносимой, а Марсия смогла бы снова получить квартиру в свое полное распоряжение. Если все это предприятие до смешного напоминает закрученную интригу ЦРУ, так это потому, что стратегия была разработана самим сэром Майлзом Коуплендом, полновластным главой клана.
Та сцена, свидетелем которой я стал во время первого своего посещения, представляла собой отпрысков семейства Коупленд, занимающихся семейным бизнесом, то есть разворачивающих широкомасштабную кампанию по применению психологических методов ведения войны, в том числе шумных вечеринок, продолжающихся целую ночь, и отвратительной какофонии. Вскоре после моего первого появления в квартире Джорджина не выдержит и уйдет, и станет ясно, что, на первый взгляд ненормальное поведение братьев Коупленд, на самом деле было вполне действенным. Однако, успешно выполнив свою миссию, братья столкнулись с необходимостью покинуть свое роскошное место жительства, и теперь их дни в чудесной квартире сочтены. Однажды утром в один из этих последних дней Стюарт позвонил, чтобы сказать, что он нашел для нас гитариста. Стюарт хотел узнать, смогу ли я прийти послушать его. Я говорю ему, что мне придется прихватить с собой малыша, потому что у Фрэнсис сегодня прослушивание. И вот я уже волоку Джо в его корзинке на пятый этаж в комнату для репетиций.
Стюарт сидит за барабанной установкой в темных очках и кожаном пиджаке. Поскольку в комнате совсем нет солнца и довольно тепло, я несколько озадачен его внешним видом, пока не замечаю, что в другом углу комнаты на изысканно белом фоне чехла, прикрывающего комод, сидит еще один человек в непроницаемых черных очках, черной безрукавке и кожаных брюках. Насколько я могу судить, выражение закрытых очками глаз у обоих отличается мрачной серьезностью — так, я полагаю, выглядят террористы, позируя перед камерой после совершения какого-нибудь ужасного теракта. Должно быть, это какой-то новый имидж, потому что в комнате явно ощущается атмосфера ясной и четкой позиции, и когда я появляюсь в дверях в своих обыкновенных джинсах и с ребенком на руках, сразу возникает некоторая дисгармония между мной и террористической эстетикой черной кожи на фоне белой ткани.
— Это Генри, — говорит Стюарт, сохраняя свой зловещий вид и явно смиряя при этом свое естественное волнение.
