искреннюю поддержку, но не лишенных легкой насмешки. Мой брат любит меня, в этом я не сомневаюсь, ему не обязательно говорить мне об этом, да он никогда и не станет этого говорить, но сам факт, что сегодня вечером он здесь, значит для меня больше, чем тысяча слов.

Пора начинать. Я проверяю микрофон, нервно постукивая по нему, чтобы призвать присутствующих к тишине. «Леди и джентльмены, — начинаю я, может быть, слишком официально, но какую-то пояснительную речь мне все равно необходимо произнести. — Сегодня особенный вечер для нас и, к сожалению, в следующий раз мы выступим здесь, вероятно, очень нескоро. Завтра мы уезжаем в Лондон. Посмотрим, сможем ли мы найти свою дорогу в тумане». Раздается несколько одобрительных возгласов, ободряющих свистков и множество бокалов поднимается в нашу честь. Я не могу не заметить, что Рон и Терри при этом безучастно смотрят в стену.

Мы начинаем свою программу. «The Tokyo Blues», как всегда, воодушевляет аудиторию, а еще через несколько песен аплодисменты гремят так, что становится ясно: это будет отличный вечер. Рон и Терри, возможно, думают, что чем успешнее мы выступим, тем меньше нам захочется уезжать от такого успеха, но нас с Джерри атмосфера, воцарившаяся в зале, только побуждает к новым свершениям, убеждает нас, что мы способны на многое, как будто наши слушатели от всего сердца желают, чтобы наше путешествие на юг оказалось успешным. Это действительно очень воодушевляет, когда тебя так поддерживают в твоей безумной идее, и я принимаю твердое решение, что никогда не подведу этих людей, которые верят в меня. Уходя со сцены, мы оставляем ликующую, шумную толпу, взволнованную и охрипшую. Люди кричат, требуя продолжить выступление, и не хотят отпускать нас со сцены. Обе конфликтующие партии внутри нашей группы одинаково могут праздновать победу, однако расставание по-прежнему кажется мне самым разумным планом действий.

— Отличное выступление! — говорит Рон, размонтируя свою ударную установку.

— Отличное выступление, Рон, — соглашаюсь я, но больше никто не произносит ни слова. На следующий день местное телевидение предоставляет нам кусочек эфирного времени, чтобы мы попрощались с Ньюкаслом и всей северной Англией. Мы исполняем мою песню довольно иронического содержания «Don't Give Up Your Daytime Job». Это наше первое выступление на телевидении, и я так нервничаю, что забываю второй куплет, поэтому дважды пою первый и плавно перехожу к третьему. Когда все заканчивается, я прощаюсь со всей группой, и мы договариваемся встретиться, как только они смогут выбраться в Лондон. Джерри устремляет на меня пристальный взгляд, но мысленно я уже на полпути в Лондон, и ничто не может меня остановить.

Ночь. Мы двигаемся в южном направлении по шоссе М-1. В машине Фрэнсис, я, маленький Джо, спящий в своей корзинке, и собака. Наш багаж — пара сумок с одеждой и плетеное кресло-качалка Фрэнсис. Это все наше имущество. У нас нет работы, нет дома, почти совсем нет денег, но мы в приподнятом настроении, потому что, наконец, свершилось то, что мы планировали целый год. У меня такое чувство, что настоящая жизнь начинается только сейчас и что все, что было прежде — не более чем беспорядочные метания в стремлении вырваться в эту новую жизнь. С каждой милей, остающейся за нашей спиной, я все больше удаляюсь от своего прошлого, от смятения и одиночества моих детских лет, от эмоций, которые не находят себе выхода, от ничего не значащих занятий и фальстартов. Теперь, мчась на юг по ночному шоссе, я пытаюсь представить себе свою новую жизнь. Однако во мне растет подозрение, что остальные члены группы совершенно не намерены следовать за мной. Разумеется, они будут следить за тем, как складывается моя жизнь в мегаполисе, но, я думаю, никто, кроме Джерри, не решится скитаться по трущобам большого города и рисковать своей жизнью, оторвавшись от собственных корней. Я не могу винить их за это. Они тяжело трудились для того, чтобы достичь той степени защищенности и уверенности в будущем, которую имеют сейчас. Кроме того, ни у кого из них нет такого ангела-хранителя и союзника, какого я имею в лице Фрэнсис. Я спрашиваю себя, чего на самом деле я хочу достичь. Я, конечно, хочу зарабатывать на жизнь исключительно музыкой, но, кроме того, я мечтаю добиться признания как певец и автор песен, я хочу, чтобы мир узнал мои песни и мои мелодии так же, как он когда-то узнал и признал песни Beatles. Я хочу сделать это по-своему, я хочу быть неповторимым, и если для этого нужно быть одиноким, да будет так. Я стану сильнее, и даже если никто не будет знать, кто я такой, я узнаю самого себя. Моя жена уснула на моем плече. Малышу нет никакого дела до приключений, которые ждут нас впереди, а собака, без сомнения, удивляется, куда это, черт возьми, мы едем в такой поздний час, когда за окнами автомобиля сгущается тьма, а встречных автомобилей становится все меньше.

Пиппа Маркхэм — самая близкая подруга Фрэнсис. Они вместе учились на актеров и вместе начинали работать, но в последнее время Пиппа взялась делать карьеру продюсера. Она любезно предоставила нам комнату в своей квартире на Принс-оф-Уэльс-драйв в Бэттерси, в одном из многоквартирных домов квартала, тянущегося вдоль южной стороны парка. Она живет на последнем этаже, в задней части здания, поэтому не может любоваться видом на парк. В сущности, из ее окон вообще почти ничего не видно, но двухкомнатная квартира Пиппы выглядит уютной и со вкусом обставлена. Мы благодарны, что у нас есть крыша над головой на то время, пока мы будем заниматься поисками собственного жилья, которое собираемся снимать. На следующее утро после нашего прибытия в Лондон я, по своему обыкновению, просыпаюсь рано, и после того, как наш малыш получает утреннюю порцию молока, выношу его в корзинке погулять на яркое январское солнце. Мы переходим мост, ведущий в Челси, высоко над нашими головами кружат чайки, и крики этих морских птиц напоминают мне о родных местах. Джо спит, но я все равно разговариваю с ним. Кажется, в этот ранний воскресный час никто в городе еще не проснулся, и мы медленно проходим вдоль безлюдного бульвара Чейни-Уолк.

Чуть в стороне от дороги стоят прекрасные дома в георгианском стиле с потрясающими видами на Темзу и парк Бэттерси, раскинувшийся внизу.

— Не беспокойся, сынок, все будет хорошо, когда-нибудь мы тоже будем жить в таком доме, благополучно и счастливо.

Но мой сын не слушает. Он спит, громко сопя носом, и единственный слушатель моих разговоров — я сам. Мне интересно, как чувствуют себя люди, глядящие на реку из своих библиотек, обставленных мебелью темного дерева, из гостиных, стены которых завешены картинами. Правдали, что они счастливее меня? Правда ли, что в их жизни нет трудностей и неприятностей? Ясомневаюсь, что это так, не завидую им и не грущу, но меня не покидает мысль, где же нам, вконце концов, удастся найти жилье.

За пятнадцать фунтов мы заключаем договор с кенсингтонским агентством недвижимости. Каждое утро в девять часов мы звоним в агентство, и нам дают список сдаваемого жилья в пределах той суммы, которую мы можем себе позволить (а позволить себе мы можем лишь очень немногое). Это изматывающий и удручающий труд — искать жилье, когда у тебя совсем мало денег и ребенок на руках. Вы проводите целые часы, пересекая Лондон из конца в конец только для того, чтобы обнаружить, что квартира уже сдана или что вам придется делить ваше будущее жилье в духе произведений Диккенса с семейством грызунов, а все автомобили, припаркованные на улице — просто искореженные жестянки.

Однажды вечером я медленно ползу в транспортном потоке на Парк-Лейн, возвращаясь в Бэттерси после очередного неудачного осмотра квартиры, которая на сей раз находилась в северной части Лондона. У меня с собой телефонный номер, который месяц назад дал мне американский ударник, и, зная, что я проезжаю по Мэйфэйр, я решаюсь свернуть на обочину и набраться смелости позвонить ему. На углу Грин- стрит я вижу пустую телефонную будку, а рядом с ней — место для парковки. Я выхожу из машины и при свете фонаря разыскиваю телефон американца, нацарапанный в моей записной книжке. Телефон звонит и звонит, и я беспокоюсь, что он не узнает меня или окажется, что он в отъезде, на гастролях, но, наконец, в трубке раздается сонный женский голос. Я спрашиваю, дома ли Стюарт, и женщина просит меня подождать у телефона. Она возвращается примерно через минуту, причем мне кажется, что прошло гораздо больше времени, и я слышу:

— А кто это? Я говорю, что меня зовут Стинг.

— Стинг? — спрашивает она, судя по всему, не веря, что у человека может быть такое имя.

— Да, Стинг, меня так зовут.