напряжение.
— Ммм, спасибо, — говорит Томми.
— Не за что, — отвечаю я.
Томми был моим лучшим другом почти шесть лет, а потом наши судьбы печальным и неизбежным образом разошлись. Но именно это время стало временем дружбы, которую я запомню на всю жизнь.
В нашей семье музыка звучала всегда: мама играла на пианино, папа пел. Даже отдаленно напоминающие музыку звуки, которые извлекал из своей мандолины дедушка Том, внушили мне уверенность, что право на музыку положено мне по рождению.
Самый младший брат бабушки Агнес, мой двоюродный дедушка Джо, умел играть на аккордеоне. Он часто повторял со своим обычным юмором и самоиронией, что джентльмен — это «человек, который может играть на аккордеоне, — многозначительная пауза, — но не делает этого!». Во время войны дедушка Джо удостоился похвалы в официальном донесении. Его батальон попал в засаду на побережье Крита, и солдаты ждали, когда флот сможет их эвакуировать. Целыми днями немецкие самолеты безжалостно бомбили их с воздуха. Дедушка Джо играл на аккордеоне на протяжении всего сурового испытания и, согласно официальному донесению, «в самых тяжелых условиях поддерживал в войсках боевой дух».
Дедушка Джо вовсе не был отважным героем, он был испуган не меньше, чем остальные мальчики- солдаты на том берегу, но я понимаю, почему он играл на своем инструменте, когда падали бомбы, и люблю его за это. Он выжил на войне и до глубокой старости играл в рабочих клубах.
Благодаря еще одному дяде, хотя и не родному мне по крови, я становлюсь обладателем гитары. Это один из старейших друзей моего отца, который уезжает в Канаду и просит разрешения оставить некоторые из своих вещей на хранение у нас на чердаке. Среди этих вещей — потрепанная акустическая гитара с пятью ржавыми струнами. Я хватаюсь за нее как изголодавшийся человек, попавший в кондитерскую, так, будто у меня есть какое-то священное право на эту вещь. Мне так долго не хватало нашего пианино, а на бабушкином я играть перестал, чтобы не травмировать ее своими немелодичными экспериментами. Мама не упоминает о пианино с того самого дня, как его увезли на голубом грузовике, но я знаю, что и она грустит о нем. Гитаре необходимы новые струны, а мне необходимо сообразить, как на ней играть. Рядом с кинотеатром «Гомон» расположен музыкальный магазин Брэдфорда. Мистер Брэдфорд носит очки с толстыми линзами из горного хрусталя, у него непослушные седые волосы, которые торчат в разные стороны, и совершенно невообразимая манера говорить. Нужно потратить уйму времени на то, чтобы расслышать и понять, что он говорит. Мистер Брэдфорд говорит на уникальном диалекте, который состоит почти из одних только гласных. В его магазине мне доводилось видеть, как компании уличных мальчишек- хулиганов в своих длинных пижонских вельветовых пиджаках, узких галстуках, и знаменитых теннисках «бразель-крипер» потешались над мистером Брэдфордом, прыская в кулак в то время, как он отчаянно пытался ответить на их издевательские вопросы.
— Полфунта сосисок и две палки сервелата, мистер Брэдфорд, — просит один из них. Старик начинает свою запинающуюся фразу, которая звучит так, как будто задыхаются сами слова. Кажется, проходит целая вечность, когда наконец с некоторым раздражением ему удается выговорить:
— Ээо уузыаы мааи…
— Что он сказал? Ты можешь как следует говорить по-английски, старик? Я страстно мечтаю быть достаточно смелым, чтобы сказать им: «Он говорит, что это музыкальныймагазин, вы, чертовы идиоты».
Но я ничего не говорю, и мне стыдно. Стыдно, что я такой маленький, и стыдно своей трусости. Я боюсь уличных хулиганов, а они, в свою очередь, даже не замечают моего существования.
— Ну, хорошо. А как насчет банки клетчатой краски? Не продадите ли упаковку дырок отгвоздей?
Но хулиганам уже наскучила эта игра, и они выходят из магазина, хихикая в рукава своих просторных пиджаков. Они опьянены успехом своей собственной шутки.
Мне нравится старый мистер Брэдфорд и его магазин. Для меня это место как пещера Аладдина. В витрине музыкального магазина во множестве выставлены конверты долгоиграющих пластинок и пластинки с только что вышедшими шлягерами. При входе в магазин посетителя встречает звон колокольчика и список двадцати самых популярных песен из журнала
На полке прямо за стойкой мистер Брэдфорд хранит наборы гитарных струн. По королевской цене в две полукроны я покупаю струны «Black Diamonds» и трачу еще пять выпрошенных у мамы шиллингов на книжку «Основы игры на гитаре» Джеффри Сислея. Эта книжка научит меня настраивать гитару, исполнять основные аккорды и читать ноты. Я на седьмом небе от счастья. Мной овладевает какая-то одержимость, я использую каждую свободную минуту, чтобы лишний раз подержать гитару в руках, заглянуть внутрь ее корпуса и в очередной раз проиграть одну и ту же последовательность аккордов.
Я часто думаю, что игра на музыкальном инструменте — это какой-то невроз навязчивости или признак асоциальности играющего, но я так и не могу решить, способствует ли игра на музыкальном инструменте социализации человека или человек, который берется за инструмент, изначально неспособен к нормальной жизни в обществе, а музыка служит для него лишь некоторым утешением. Нечего и говорить, что, став обладателем гитары, я сделался еще менее общительным с домашними и с головой погрузился в тот герметичный мир, который создал себе сам.
Успешно сдав экзамен в гимназию, я потерял всякий интерес к школе, которую тем не менее нужно было заканчивать. Я практически перестал тратить силы на учебу и даже притворяться, что делаю это. Мистер Лоу негодует, потому что я — один из всего лишь четырех мальчиков во всем классе, поступивших в гимназию. Перед всем классом он объявил, что я зазнался. Это далеко не первый раз, когда меня обвиняют в высокомерии, но это совсем не высокомерие, это простая лень. Как бы то ни было, эта школа скучна, и вскоре я уйду в другую. С тех пор как начался мамин роман с Аланом, секс, кажется, пустил свои ростки повсюду, словно побеги диких крокусов после долгой и утомительной зимы. Газетные заголовки кричали: СКАНДАЛ, ПРОФЬЮМО, КИЛЛЕР. Правительство Макмиллана на грани краха. Киноафиши в мгновение ока превратились в сенсационные плакаты сексуального содержания, рекламирующие «любовные игры» и «непристойные истории». Газетную лавку на Хай-стрит заполонили изображения полуобнаженных женщин, сладострастно глядящих с обложек журналов и дешевых книг. Дома у нас есть альбом Джулии Лондон. На конверте пластинки напечатана ее фотография в очень коротком вечернем платье. Стоит только закрыть рукой низ конверта, и она кажется совершенно обнаженной. Это зрелище вызывает в моем теле такое возбуждение, что я выбегаю на улицу и взбираюсь на фонарный столб позади дома, но от этого становится только хуже. Я могу сидеть на столбе часами. Мои ночные приключения доходят до одержимости (теперь я прекрасно знаю, что это не кровь пачкает мои простыни), но мама слишком смущена или слишком подавлена собственной виной, чтобы сказать мне что-нибудь о моих более чем очевидных ночных занятиях. И тем не менее я все еще убежден, что это феноменальное открытие принадлежит мне одному. Я так и не поделился им ни с одним из своих друзей, уверенный, что никто из них, даже Томми, не поймет, о чем вообще идет речь. Об исповеди я боюсь даже подумать и втайне наслаждаюсь своим грехом. Я надменно воображаю себя одним из падших ангелов Божьих. В школе, помимо Томми (который далеко не всегда бывает на уроках), я завел других друзей-правонарушителей среди своих одноклассников. С одной стороны, я искал их покровительства, с другой — испытывал искреннюю любовь и восхищение перед их миром, где с такой естественностью курили, сквернословили и воровали. Хотя я сам не принимаю прямого участия в этих делах, большинство моих друзей живут именно такой жизнью, и я нередко сопровождаю их повсюду, как какой- нибудь иностранный корреспондент, нейтральный наблюдатель. Магазин «Вулворт» на углу Стейшн-роуд и Хай-стрит — настоящая Мекка для обладателей ловких рук и глубоких карманов. За кинотеатром «Риц» собираются те, кто в совершенстве овладел искусством изготовления самокруток, — вскоре это место будет
