мерцает, как обещание будущего счастья.

— Спасибо, папа.

— Только будь поосторожнее.

— Да, папа!

Томми живет в квартале муниципальных домов в миле отсюда, и я решаю отправиться на новом велосипеде прямо к нему. На дворе весна, и все вокруг сияет новизной, как и сам велосипед — сверкающий символ жизни, полной свободы и приключений. Я прислоняю велосипед к стене дома Томми, рядом с облупленной кухонной дверью. Я захожу в кухню.

— Томми дома?

— Он смотрит телевизор, — говорит мама Томми. — Он не в настроении. Меня никто не останавливает, и я вхожу в гостиную.

— Привет, Томми, у меня новый велосипед, — с порога говорю я.

В комнате темно, потому что занавески задернуты, а Томми, сидя в кресле, пристально смотрит на телевизионный экран с настроечной таблицей. Это черно-белая картинка из пересекающихся горизонтальных и косых линий, которая в те времена была единственной дневной телевизионной программой. Вероятно, специалисты-телевизионщики использовали это время, чтобы освоить и настроить ту новую для тех лет технологию, которая должна была ввести окружающий мир в гостиные наших домов.

Томми не отвечает. Он продолжает сидеть, уставившись на экран. Его губы сурово сжаты, и теперь, когда я немного привык к полумраку, становится заметно, что его глаза покраснели и опухли.

Из кухни приходит мать Томми.

— В чем дело, Томми, сынок? Ты что, язык проглотил? Поздоровайся со своим другом.

— Заткнись ты! Я вздрагиваю в страшном замешательстве, когда она поворачивается ко мне.

— Ах, наш сильный мальчик плакал, потому что он провалил экзамен в гимназию.

— Я сказал, заткнись, — кричит Томми.

В комнате нависает густая атмосфера насилия, но мать Томми отнюдь не собирается успокаиваться теперь, когда она получила меня в качестве слушателя своих шумных тирад.

— Как же, как же. Мистер Важная Персона не ходил в школу: он круглыми днями бездельничал, курил свои самокрутки и бог знает чем еще занимался, но он заплакал как младенец, когда получил свои результаты. Ведь так, мальчик?

— Заткнись и иди к черту.

— Не напрашивайся, голубчик, ты еще слишком мал, чтобы я не смогла ударить тебя.

— Убирайся к черту!

С этими словами Томми вскакивает со стула и стремительно пересекает комнату. Как в кинокадре, его силуэт вырисовывается в дверном проеме кухни. Он медленно поворачивается ко мне.

— Ты идешь или как? Я робко следую за ним, стараясь казаться как можно более незаметным.

— Ммм, до свидания, миссис Томпсон.

— До свидания, сынок, — как ни в чем не бывало, отвечает она, а затем кричит вслед уходящему Томми: — А ты чтоб вернулся до темноты, а не то отец задаст тебе ремня. Слышал, что я сказала? Но Томми уже за дверью, а вместе с ним и я.

Может быть, он и обращает внимание на мой новый велосипед, однако не говорит о нем ни слова. Между нами мгновенно устанавливается молчаливая договоренность: он не будет замечать мой новый велосипед, а я сделаю вид, что не вижу его покрасневшие глаза.

— Куда поедем? — спрашивает он, и это слегка огорошивает меня, потому что маршруты наших странствий всегда определял Томми.

— Может, поедем в Госфорт-парк, — осмеливаюсь предложить я.

— Хорошо, поехали.

Томми направляется в обветшалый деревянный сарай, пристроенный к дому, и появляется оттуда с полуразвалившимся старым велосипедом, который достался ему от сестры. Велосипед явно видал лучшие времена. Мало того что у него низкая рама, как у всех женских велосипедов, и кривое переднее колесо с несколькими отсутствующими спицами, он еще и слишком мал для Томми и к тому же вручную выкрашен черной эмалью. Короче говоря, этот велосипед — жалок и смешон, но я никогда не осмелился бы сказать об этом Томми, который всем своим видом провоцирует меня на какое-нибудь унизительное высказывание в адрес велосипеда. Он все еще отказывается признавать существование красного трофея, который, как олицетворенная обида, сверкает в моих руках. Мне приходит в голову, не проверяет ли меня Томми. Наверное, радуясь своему поступлению в гимназию, я предположил, что туда поступил и Томми: ведь он, без сомнения, достаточно умен. Я забыл и о дурной наследственности его семьи. Но то, как моему другу удается сохранить чувство собственного достоинства, несмотря на удручающую разницу между моим и его велосипедом, немного напоминает Клинта Иствуда, который едет верхом на осле в первой сцене фильма «Хороший, плохой, злой»: да, велосипед уродлив, но я никогда не рискнул бы сказать об этом вслух.

Госфорт-парк расположен на севере Ньюкасла, в пяти милях от того места, где мы живем. Там есть ипподром, и пейзаж очень напоминает сельский. Это самое близкое к нашему дому место, где можно побыть на природе. Мы пускаемся в путь. Томми едет позади меня на своей развалине.

Мы не проехали и нескольких улиц, когда стало ясно, что велосипед Томми не в состоянии угнаться за моим. На каждом углу я оборачиваюсь, вижу, как Томми отчаянно борется с крошечными колесами своей развалюхи, и жду, когда он поравняется со мной. Мой друг взбешен, и с каждым преодоленным метром у него становится все меньше и меньше сил. В следующий раз, когда я оборачиваюсь, чтобы его подождать, я вижу, как он со злостью пинает лежащий на боку велосипед в придорожную канаву, приговаривая: «Чертов кусок дерьма!» Я подъезжаю к нему — ослепительное видение ярко-красной краски и хромированной стали.

— На что ты, черт возьми, уставился? — взрывается Томми.

— Томми, с такой скоростью мы никогда не доберемся до Госфорт-парка. — Мне удаетсяподавить свое раздражение, и после некоторого колебания я решительно говорю: — Почему бытебе не взять на время этот велосипед, а я возьму твой.

Эти слова немедленно производят эффект, и в первый раз Томми удостаивает внимания мой новый велосипед, после чего смотрит на меня с некоторым подозрением:

— Кто тебе его купил?

— Отец, — из осторожности я стараюсь быть односложным.

— Почему, сегодня ведь не твой день рождения? Теперь я не знаю, что ответить.

— Ты получил его за то, что поступил в гимназию, так ведь? Я не отвечаю на его вопрос, но мне все- таки удается подобрать нужные слова: — Так ты берешь велосипед или нет?

Томми переводит свой расчетливый и проницательный взгляд с меня на велосипед, с преувеличенной значительностью поглаживая кончик своего подбородка.

— Я прокачусь на нем, — говорит он, стараясь изобразить как можно более снисходительнуюинтонацию, и взбирается на мой новый велосипед с невероятно равнодушным видом. Я достаю из канавы ветхое посмешище, принадлежащее моему другу, и мы снова пускаемся впуть. На этот раз Томми мчится впереди, а я выбиваюсь из сил, чтобы не отстать от него, проклиная несчастную машину с ее нелепыми педалями и кривыми колесами.

— Слезай и подои его! — кричит мне какой-то бездельник на углу улицы, добавляя к моейусталости еще и стыд. Едва ли я смогу объяснить этому задире, что сверкающее красной краской фантастическое видение, несущееся впереди и мелькающее своими белобокими покрышками, — на самом деле мой велосипед и что на самом деле я делаю моему другу одолжение. Через некоторое время уже не Томми, а я пинаю несчастный старый велосипед в придорожную канаву и проклинаю того, кто его сделал.

— Ты, наверное, хочешь получить свой велосипед назад? — интересуется Томми. В конце концов нам все-таки удается добраться до Госфорт-парка и вернуться обратно донаступления темноты. Последний отрезок пути на новом велосипеде едет Томми. Он кружитвокруг меня, не держась руками за руль и как бы поддразнивая.

Мы расстаемся на углу Стейшн-роуд и Вест-стрит. Томми забирает свое жалкое подобие велосипеда и отдает мне мою новенькую машину.

Когда мы направляемся каждый к своему дому, между нами ощущается какое-то легкое