подходящий размер, чтобы сидеть, скорчившись, в подбрюшной башне, подвешенной к телу шагающей машины, как одинокое яйцо. Голова у него была круглая, сплюснутая на макушке, как раз по форме армейского шлема; нрав он имел нервный и порывистый («шнеллер» на жаргоне военных психологов) — десять из десяти для своей специальности; длинные и тонкие — почти женские — руки как нельзя лучше подходили к довольно сложной системе управления огнем новейшей 27 модели тахионного орудия. И, наконец, его интеллект был настолько щеляст, что ему не светила ни одна профессия, требующая хотя бы самого слабого отблеска творческого начала. Джонстон М'боте, один из самых совершенных в истории человечества подбрюшных стрелков, был обречен изначально.
Джонстон М'боте нисколько об этом не беспокоился. Он отрывался на всю катушку. Свернувшись, будто эмбрион, в гремящем, раскачивающемся и воняющем маслом металлическом пузыре, он таращился сквозь амбразуры на несущуюся под ним пустыню, поливая развороченную песчаную поверхность очередями из крупнокалиберного пулемета. Эффект превосходил все самые смелые ожидания. Он дождаться не мог, когда можно будет опробовать пулемет на людях. Он извернулся и посмотрел в объективы дальновизора. Чертова прорва красной пустыни. Ноги сгибались и разгибались, боевую машину мотало туда–сюда. Стрелок Джонстон М'боте крутился в своем стальном яйце и боролся с неодолимым желанием нажать маленькую круглую кнопку, расположенную прямо перед глазами — гашетку большого тахионного бластера. Его особо предупредили о недопустимости нецелевого использования этого оружия: оно буквально пожирало энергию, а кроме того, командир не был уверен, что Джонстон М'боте по ошибке не отстрелит машине ноги. Топ–топ, кач–кач. Когда?то его дядюшка Асда имел верблюда; разболтанный аллюр боевой машины напомнил ему о поездках на этой злонравной твари. Джонстон М'боте шагал на войну в двадцатиметровых сапогах и с мощным свингом оркестра Гленна Миллера в обоих наушниках. Он дергал плечами и тыкал указательными пальцами в воздух — вверх–вниз, вверх–вниз; единственный танец, который можно станцевать в подбрюшной башне боевой машины четвертой модели. Если это война, подумал Джонстон М'боте, то война — это офигенно.
Армейский сапог производства комании «Хэммонд и Тью», Новый Мерионедд, трижды ударил в крышку потолочного люка: бум–бум–бум, аккомпанирую приглушенному потоку оскорблений, извергающемуся сверху. Стрелок Джонстон М'боте перещелкнул тумблер на радиоселекторе. — … Медвежонку, Папа–Медведь Медвежонку, какогодьяволатытамвытворяешьнезнаешьчтоличтомынавойнедолбаныйтупойсу… пеленг на цель ноль точка четыре градуса, склонение пятнадцать градусов. — Высунув язык от невероятного напряжения, стрелок М'боте крутанул бронзовое колесико, повернул верньеры и навел большой тахионный бластер на ничем не примечательный участок рыжего утеса.
— Медвежонок Папе–Медведю, цель захвачена; а теперь мне чего делать?
— Папа–Медведь Медвежонку, огонь по готовности. Боже святый, какой кретин…
— Понял, Папа–Медведь. — Джонстон М'боте с восторгом вдавил оба больших пальца в вожделенную красную кнопку.
— Зззап! — выкрикнул он. — Зззззап, ублюдки!
Младший лейтенант Шеннон Исангани как раз отводила свою боевую группу с передовых позиций, провонявших мочой и электричеством, к укреплениям на Голубой Улице, когда парламентарии испарили всю Бригаду Нового Глазго целиком. Она и ее пятнадцать солдат как раз составили два процента выживших. Шеннон Исангани вела взвод вдоль фасада паломнического приюта «Славный пресвитер», когда невероятно яркий свет, ударивший под невероятным углом, отбросил на саманную стену невероятно черную тень. Она едва успела удивиться этой тени, а также внезапно вспыхнувшему красно–синему славному пресвитеру, скрученному из неоновых трубок (побочный электромагнитный эффект применения тахионных устройств, на тот момент неизвестный), как взрывная волна подхватила ее душу и тело и швырнула их о паломнический приют, и чтобы довершить начатое, обрушила сверху стены, потолки и толстого неонового пресвитера.
Не будь ее защитный зонтик включен, Шеннон Исангани размазало бы, как мясное рагу. А так она оказалась заточена в черном пузыре из стройматериалов. Она ощупала гладкие стены своей тюрьмы кончиками пальцев. Воздух пах энергией и потом. Два варианта. Она может подождать, лежа под славным пресвитером, пока ее не спасут или пока не кончится воздух. Она может отключить защитный зонтик (возможно, единственное, что не позволяет многотонному пресвитеру сокрушить ее на манер грубого любовника) и пробить путь наружу, используя полеизлучатель в режиме атаки. Вот и все варианты. Она повидала достаточно битв и знала, что каждый из этих вариантов на деле гораздо сложнее, чем на словах. Земля содрогнулась, как будто ступня Панарха опустилась на Дорогу Отчаяния; и еще раз, еще, еще и еще. Это шли боевые машины.
У нее в голове не укладывалось, с какой легкостью парламентарии преодолели внешнюю линию обороны. Она не могла поверить, что короткая вспышка света могла унести столько жизней. Продолжительный толчок сотряс землю. Еще одна вспышка, еще один пароксизм уничтожения. Она обнаружила, что не верит в происходящее. Эта война слишком походила на фильм ужасов, чтобы быть тем, чем она была. Еще один взрыв. Славный пресвитер с утробным ворчанием завозился на Шеннон Исангани. Кто?то должен доложить в штаб о потерях. Голос, в котором она с трудом распознала зов долга, принялся ее шпынять. Исполняй свой долг… исполняй свой долг… исполняй свой долг… Удар. Взрыв, совсем рядом. Томп томп томп, протопала мимо боевая машина; если такая наступит прямо на меня, выдержит зонтик? Долг, исполняй свой…
— Ладно! Ладно! — Она скорчилась во тьме на коленях под сокрушительной массой славного пресвитера, наощупь проверяя систему управления огнем. Она хотела быть уверена, уверена, еще раз уверена. У нее был всего один выстрел. Шеннон Исангани коротко, в последний раз выдохнула и сложила защитный зонтик. Обломки застонали и стали оседать. Хруст, треск… она направила полеизлучатель вверх и ударила в направлении солнца всей доступной мощью.
Мир, в который она ступила, был совершенно другим миром. Вся юго–восточная часть Дороги Отчаяния превратилась в дымящиеся руины. Кратеры раскаленного стекла, девятилучевые, как звезды святой Катерины, свидетельствовали о сокрушительной эффективности нового оружия парламентариев. Они прошли здесь, как таран, их боевые чудовища, стальные порождения детских кошмаров, возвышались над домами, выбрасывая струи пара из сочлений и обмениваясь мощными артиллерийскими залпами с силами Армии Родной Земли, окопавшимися на Главной улице. Прорыв парламентариев через внешнюю линию обороны разровнял город, как ураган — рисовое поле. Тем не менее кое–где они натолкнулись на сопротивление. Вскрытая взрывом командная башня боевой машины лежала в путанице металлических ног, как раздавленный паук. Шеннон Исангани потянулась включить зонтик, но замешкалась На такой войне невидимость, возможно, будет лучшей тактикой — если тебя никто не видит, то никто и не станет в тебя стрелять. Она включила командный канал и принялась вызывать выживших. На сей раз их осталось еще меньше. Двенадцать из пятнадцати, скорчившихся в самом сердце битвы. Затем младший лейтенант Исангани переключилась на штабной канал, чтобы кратко отрапортовать командарму Тенебра.
Арни Тенебра сидела среди своих офицеров, сложив кончики пальцев в медитативной безмятежности. Девяносто восемь процентов потерь при первом боевом соприкосновении; сейчас парламентарии уже вышибали двери в Стальград. Раньше подобные потери вызвали бы ее на молниеносный, блистательный ответный удар. Теперь она просто сидела, сложив пальца вместе, и кивала.
— Смена тактики, — сказала она, когда младший лейтенант закончила. — Ни при каких обстоятельствах не использовать защитные зонтики. Только невидимость и высокая подвижность. Вы — партизаны. Действуйте по–партизански. — Она оборвала связь с защитниками и полностью переключилась на сложное сооружение, гудящее на плиточном полу. — Сколько еще?
— Десять–двенадцать минут, прежде чем мы сможем подвести энергию, — сказал Дхаврам Мантонес. — И мы должны обеспечить оборону ее источника.
— Распорядитесь на этот счет. — Арни Тенебра неожиданно встала и ушла в свою комнату. Она подошла к зеркалу и всмотрелась в раскрашенное отражение. Идиотское тщеславие — она уже не птица смерти, она птица времени, Хронофеникс. Смывая с лица дурацкую краску, она размышляла о девяностовосьмипроцентных потерях на передовых рубежах. Бессмысленные жертвы. Пластмассовые солдатики. Сейчас важнее всего была защита времянамотчика — ради него она была готова пойти и на стопроцентные потери. Всеобщая смерть. Идея проявлялась все более ясно.
Взвод Шеннон Исангани крался по улицам Дороги Отчаяния, следуя лучшим партизанским традициям.
