глаза и всмотрелась в красную пустыню и припавший к ней уродливый городок. Она осмотрела свое тело, ставшее теперь женским, и возненавидела его округлую плавность и мускулистую гладкость. Эти бесконечные вожделения, неутоляемые аппетиты, слепое равнодушие ко всему, кроме себя самое, вызывали у нее отвращение.

Потом Таасмин Манделла как бы услышала голос, принесенный ветром из дальней дали, из?за пределов времени, из?за границ пространства, и голос кричал: — Умерщвление плоти! Умерщвление плоти!

Таасмин Манделла, как эхо, повторила этот крик и объявила войну собственному телу и материальности мира. В тот вечер и в том месте она сбросила одежды, искусно сотканные Евой Манделлой для любимой дочери. Она ходила босая, даже когда дождь превращал улицы в реки жидкой грязи или мороз сковывал землю. Она пила дождевую воду из бочки, ела овощи прямо с земли и спала под шелковичными деревьями в компании лам. Послеобеденные часы, когда другие горожане наслаждались сиестой, она проводила, скорчившись на раскаленных утесах Точки Отчаяния, растворившись в молитве, не замечая солнца, выдубившего ее кожу и сжегшего волосы до цвета голых костей. Она медитировала на житие Катерины Тарсисской, пустившейся на поиски духовного в языческую мирскую эпоху, которые привели ее к отказу от человеческой плоти и слиянию с душами машин, строящих мир. Умерщвление плоти.

Таасмин Манделла покинула область человеческого. Родители не могли тронуть ее, попытки Доминика Фронтеры призвать к скромности игнорировались. Имела значение только внутренняя симфония, каскад божественных голосов, указывающих путь сквозь завесу плоти к райским вратам. Этим путем до нее уже прошла Благословенная Госпожа, и если для нее он пролегал под исполненными отвращения взглядами новых жителей Дороги Отчаяния, фермеров, владельцев магазинов, механиков и служащих железной дороги — значит, такова цена. Они видели ее уродство, эти незнакомцы из Железной Горы и Ллангоннедда, Нового Мерионедда и Великой Долины, они перешептывались у нее за спиной. Она видела в себе красоты, невыразимую словами, красоту духа.

В один прекрасный июльский день, когда солнце висело в самом зените, а полуденный жар раскалывал гальку и черепицу, к Таасмин Манделле, подобно голой птице примостившейся на красных утесах, явился потный и запыхавшийся Доминик Фронтера.

— Так дальше продолжаться не может, — сказал он ей. — Город растет, новые люди прибывают постоянно — Мерчандени, сестры Пентекост, Чаны, Ахемениды, Смиты: что они могут подумать о месте, в котором девочки… женщины разгуливают посреди бела дня голые и притом воняют, как целый свинарник? Так дело не пойдет, Таасмин.

Таасмин Манделла смотрела прямо перед собой на горизонт, прищурившись от яркого света.

— Послушай, мы должны что?то с этим сделать. Правильно? Хорошо. Итак, что ты скажешь насчет того, чтобы вернуться со мной к родителям? Если ты не хочешь домой, Рути о тебе позаботится — примешь ванну, умоешься, оденешься в чистую одежду, а? Ну как?

Порыв ветра окутал Доминика Фронтеру зловонием. Он поперхнулся.

— Таасмин, Дорога Отчаяния уже не та, что раньше, и в прошлое мы вернуться не можем. Город растет тем больше, чем ближе Четырнадцатая Декада. Такого рода поведение неприемлемо. Ну что, ты идешь?

Не меняя позы, Тасмин Манделла ответила:

— Нет.

Она не произнесла ни слова за последние пятьдесят пять дней и звук собственного голоса вызвал у нее отвращение. Доминик Фронтера поднялся, пожал плечами и отправился вниз по скалам к тому, что еще оставалось от его сиесты. Той же ночью Таасмин Манделла покинула место обитания представителей Тринадцатой Декады и брела вдоль утесов, пока не нашла пещеру, в которую из подземного океана по капле пробивалась вода. Здесь она прожила девяносто суток — днем спала и молилась, ночью добиралась за двенадцать километров до Дороги Отчаяния и грабила ее сады. Когда дело дошло до собак и обрезов, она услышала божественный голос, приказавший ей отправляться дальше, и одним ясным утром отправилась в путь. Она шла и шла и шла вглубь Великой Пустыни, шла и шла, пока не пересекла пустыню красного песка и попала в пустыню красного камня. Здесь она обнаружила каменный столп — каменную иглу, вполне подходящую, чтобы нанизаться на нее. Эту ночь она провела у основания колонны, указывающей ей путь к Пяти Небесам, слизывая росту, выпавшую на нее нагое тело. Весь следующий день, от рассвета до заката, она карабкалась на столп, гибкая и подвижная, как пустынная ящерица. Сломанные ногти, сбитые ноги, содранные ладони, разорванная плоть: все это значило так же мало, как и голод, терзавший ее желудок; маленькие умерщвления, скромные победы над телом.

Три дня она просидела, скрестив ноги, на вершине столпа, без сна, еды и воды, не двигаясь, загоняя крик плоти вниз вниз вниз, вон вон вон. Утром четвертого дня Таасмин Манделла пошевелилась. Долгой ночью ей снилось, что она обратилась в камень, однако утром она пошевелилась. Крохотное движение — высохшие глазные яблоки чуть переместились вслед за облаком, набегающим с юга, одиноким темным облачком, пронизанным солнечными лучами. Облачко издавало гудение, как рой рассерженных пчел. Когда оно приблизилось, Таасмин Манделла увидела, что оно состоит из маленьких частичек, находящихся в непрестанном движении — действительно, в точности как рой насекомых. Ближе, еще ближе подплывало облако и, к своему изумлению (Таасмин Манделла все еще была в некоторой степени подвержена человеческим чувствам) она разглядела, что это тысячи тысяч ангельских существ, прокладывающих блаженный путь сквозь верхние слои атмосферы. Они походили на ангела, освобожденного Раджандрой Дасом из Чатоквы Адама Блэка, и держались в воздухе за счет невероятного разообразия летательных приспособлений: крыльев, пропеллеров, ракет, аэродинамических поверхностей, роторов, баллонов и турбин. Ангельское воинство двигалось мимо нее на юг — их было так много, что они могли заложить петлю в тропопаузе, чтобы прошествовать перед нею снова. Затем от жужжащего облака отделился массивный аппарат — коробкообразный летающий объект, мерцающий синевой и серебром, не меньше километра в длину. Его причудливая конструкция напомнила Таасмин изображения рикш и автомобилей из маминой книжки с картинками. На его тупом носу широко щерилась решетка радиатора, украшенная буквами размером с Таасмин Манделлу, складывающимися в слово «Плимут». Ниже решетки располагался прямоугольный ярко–синий щит с желтой надписью:

ГОСУДАРСТВО БАРСУМ, СВ. КАТЯ

Голубой Плимут завис высоко над каменной колонной, и пока Таасмин пыталась угадать его возможное предназначение (инженерное средство РОТЭК, межзвездная колесница, летающий рынок, фокусы солнца и скал), хор ангелов спланировал к нему и запел под аккомпанемент цитры, серпента, окарины, крумгорна и стратокастера:

Одинокий ангел выпорхнул из неземного хора и с помощью вертолетных винтов спустился вниз, оказавшись лицом к лицу с Таасмин Манделлой.

Безупречным амфибрахием он продекламировал следующее: