Вдруг заметили арабы чужестранца молодого. Опечаленный, держал он за поводья вороного. Крупным жемчугом сверкало снаряженье верхового, Роза инеем покрылась, как от ветра ледяного. Облаченный в шкуру тигра и в такой же шапке странной, Он сидел и горько плакал, этот витязь чужестранный. Толщиной в мужскую руку, плеть его была чеканной. 'Что за странное виденье!' — думал царь со всей охраной. Наконец, чтобы знакомству положить скорей почин, Своего раба отправил за пришельцем властелин. Но струился дождь хрустальный из агатовых стремнин, И не смог ни слова молвить, подскакав, простолюдин. Произнесть не мог ни слова чужеземцу раб смущенный. Наконец, придя в сознанье, он воскликнул, восхищенный: 'Царь велел'... И вновь умолкнул, безгранично удивленный. Но его не видел даже витязь тот иноплеменный. Ничего не слышал витязь и не понял этой речи, Невдомек страдальцу было, что войска шумят далече. Сердце в пламени пылало, тихо вздрагивали плечи, Кровь мешалась со слезами, как на поле грозной сечи. Ум его витал далеко, грез не в силах отряхнуть. И, когда его посланец пригласил с собою в путь, Не сказал ни слова витязь, только слезы лил на грудь. Не хотела эта роза уст прекрасных разомкнуть. И посланец к Ростевану возвратился без ответа: 'Царь, не хочет этот витязь слышать царского привета, Ослепил мои глаза он блеском солнечного света, Только время потерял я, не вини меня за это'. Удивился царь и в гневе приказал немедля слугам: 'Поезжайте все двенадцать, каждый с палицей и луком! Если этот незнакомец не ответит мне ни звуком, В плен его возьмите силой и воздайте по заслугам'. Вот рабы, гремя оружьем, к незнакомцу подошли, И очнулся этот витязь, сын неведомой земли. Оглянулся он внезапно, увидал войска вдали. 'Горе мне!' — сказал, и слезы по лицу его текли. И смахнул он эти слезы, и отер лицо рукою, Меч на поясе поправил, лук повесил за спиною, Сел в седло неторопливо и поехал стороною, Не послушал, что хотели доложить рабы герою. Руки воины простерли, задержать его хотели. Горе, что он с ними сделал! Их враги бы пожалели! Он валил их друг на друга, как никто другой доселе, Рассекал по пояс плетью, пробивая в латах щели! Царь был взбешен, и в погоню полетел другой отряд. Вьется пыль, несутся кони, латы в воздухе горят. Витязь снова оглянулся и, мешая с рядом ряд, Стал рабов метать друг в друга, лютым пламенем объят. Царь вскочил и с Автандилом поспешил на поле брани. Стройный станом незнакомец тихо двигался в тумане. Лик его светился светом, конь ярился как Мерани, Приближенье государя заприметил он заране. Он хлестнул коня, и взвился чудный конь, покорный воле Седока, и все исчезло — никого не видно боле: Ни коня, ни чужестранца... Вознеслись на небо, что ли, Или в землю провалились — но следы исчезли в поле. Как их люди ни искали — не нашли. И царский стан Порешил, что это демон напустил на них дурман. Люди плакали по мертвым, обмывали язвы ран. 'Час настал, конец веселью! — скорбно молвил Ростеван. — Видно, богу надоело созерцать мое веселье, Потому он посылает вслед за радостью похмелье. Всё мне в тягость, жизнь постыла, как губительное зелье... Сохрани меня, создатель, как сохранен был досель я!' И уехал царь, вздыхая, полный горя и заботы, Никого не пригласил он к продолжению охоты. Разошлись и те, кто раньше испытал его щедроты.
