листопада.Последних гусей косяки.Расстраиваться не надо:У страха глаза велики.Пусть ветер, рябину заняньчив,Пугает ее перед сном.Порядок творенья обманчив,Как сказка с хорошим концом.Ты завтра очнешься от спячкиИ, выйдя на зимнюю гладь,Опять за углом водокачкиКак вкопанный будешь стоять.Опять эти белые мухи,И крыши, и святочный дед,И трубы, и лес лопоухийШутом маскарадным одет.Все обледенело с размахуВ папахе до самых бровейИ крадущейся росомахойПодсматривает с ветвей.Ты дальше идешь с недоверьем.Тропинка ныряет в овраг.Здесь инея сводчатый терем,Решетчатый тес на дверях.За снежной густой занавескойКакой-то сторожки стена,Дорога, и край перелеска,И новая чаща видна.Торжественное затишье,Оправленное в резьбу,Похоже на четверостишьеО спящей царевне в гробу.И белому мертвому царству,Бросавшему мысленно в дрожь,Я тихо шепчу: 'Благодарствуй,Ты больше, чем просят, даешь'.
Город
Зима, на кухне пенье Петьки,Метели, вымерзшая клетьНам могут хуже горькой редькиВ конце концов осточертеть.Из чащи к дому нет прохода,Кругом сугробы, смерть и сон,И кажется, не время года,А гибель и конец времен.Со скользских лестниц лед не сколот,Колодец кольцами свело.Каким магнитом в этот холодНас тянет в город и тепло!Меж тем как, не преувелича,Зимой в деревне нет житья,Исполнен город безразличьяК несовершенствам бытия.Он создал тысячи диковинИ может не бояться стуж.Он сам, как призраки, духовенВсей тьмой перебывавших душ.Во всяком случае поленьямНа станционном тупикеОн кажется таким виденьемВ ночном горящем далеке.Я тоже чтил его подростком.Его надменность льстила мне.Он жизнь веков считал наброском,Лежавшим до него вчерне.Он звезды переобезьянилВечерней выставкою благИ даже место неба занялВ моих ребяческих мечтах.Вальс с чертовщинойТолько заслышу польку вдали,Кажется, вижу в замочною скважину:Лампы задули, сдвинули стулья,Пчелками кверху порх фитили,Масок и ряженых движется улей.Это за щелкой елку зажгли.Великолепие выше силТуши и сепии и белил,Синих, пунцовых и золотыхЛьвов и танцоров, львиц и франтих.Реянье блузок, пенье дверей,Рев карапузов, смех матерей.Финики, книги, игры, нуга,Иглы, ковриги, скачки, бега.В этой зловещей сладкой тайгеЛюди и вещи на равной ноге.Этого бора вкусный цукатК шапок разбору рвут нарасхват.Душно от лакомств. Елка в потуКлеем и лаком пьет темноту.Все разметала, всем истекла,Вся из металла и из стекла.Искрится сало, брызжет смолаЗвездами в залу и зеркалаИ догорает дотла. Мгла.Мало-помалу толпою усталойГости выходят из-за стола.Шали, и боты, и башлыки.Вечно куда-нибудь их занапастишь.Ставни, ворота и дверь на крюки,В верхнюю комнату форточку настежь.Улицы зимней синий испуг.Время пред третьими петухами.И возникающий в форточной рамеДух сквозняка, задувающий пламя,Свечка за свечкой явственно вслух:Фук. Фук. Фук. Фук.Вальс со слезойКак я люблю ее в первые дниТолько что из лесу или с метели! Ветки неловкости не одолели.Нитки ленивые, без суетни,Медленно переливая на теле,Виснут серебряною канителью.Пень под глухой пеленой простыни.Озолотите ее, осчастливьтеИ не смигнет. Но стыдливая скромницаВ фольге лиловой и синей финифтиВам до скончания века запомнится.Как я люблю ее в первые дни,Всю в паутине или в тени! Только в примерке звезды и флаги,И в бонбоньерки не клали малаги.Свечки не свечки, даже ониШтифтики грима, а не огни.Это волнующаяся актрисаС самыми близкими в день бенефиса.Как я люблю ее в первые дниПеред кулисами в кучке родни.Яблоне яблоки, елочке шишки.Только не этой. Эта в покое.Эта совсем не такого покроя.Это отмеченная избранница.Вечер ее вековечно протянется.Этой нимало не страшно пословицы.Ей небывалая участь готовится:В золоте яблок, как к небу пророк,Огненной гостьей взмыть в потолок.Как я люблю ее в первые дни,Когда о елке толки одни!На ранних поездахЯ под Москвою эту зиму,Но в стужу, снег и буревалВсегда, когда необходимо,По делу в городе бывал.Я выходил в такое время,Когда на улице ни зги,И рассыпал лесною темьюСвои скрипучие шаги.Навстречу мне на переездеВставали ветлы пустыря.Надмирно высились созведьяВ холодной яме января.Обыкновенно у задворокМеня старался перегнатьПочтовый или номер сорок,А я шел на шесть двадцать пять.Вдруг света хитрые морщиныСбирались щупальцами в круг.Прожектор несся всей махинойНа оглушенный виадук.В горячей духоте вагонаЯ отдавался целикомПорыву слабости врожденнойИ всосанному с молоком.Сквозь прошлого перипетииИ годы войн и нищетыЯ молча узнавал россииНеповторимые черты.Превозмогая обожанье,Я наблюдал, боготворя.Здесь были бабы, слобожане,Учащиеся, слесаря.В них не было следов холопства,Которые кладет нужда,И новости и неудобстваОни несли, как господа.Рассевшись кучей, как в повозке,Во всем разнообразьи поз,Читали дети и подростки,Как заведенные, взасос.Москва встречала нас во мраке,Переходившем в серебро,И, покидая свет двоякий,Мы выходили из метро.Потомство тискалось к периламИ обдавало на ходуЧеремуховом свежим мыломИ пряниками на меду.
Опять весна
Поезд ушел. Насыпь черна.Где я дорогу впотьмах раздобуду? Неузнаваемая сторона,Хоть я и сутки только отсюда.Замер на шпалах лязг чугуна.Вдруг что за новая, право, причуда?Бестолочь, кумушек пересуды.Что их попутал за сатана?Где я обрывки этих речейСлышал уж как-то порой прошлогодней?Ах, это сызнова, верно, сегодняВышел из рощи ночью ручей.Это, как в прежние времена,Сдвинула льдины и вздулась запруда.Это поистине новое чудо,Это, как прежде, снова весна.Это она, это она,Это ее чародейство и диво,Это ее телогрейка за ивой,Плечи, косынка, стан и спина.Это снегурка у края обрыва.Это о ней из оврага со днаЛьется без умолку бред торопливыйПолубезумного болтуна.Это пред ней, заливая преграды,Тонет в чаду водяном быстрина,Лампой висячего водопадаК круче с шипеньем пригвождена.Это зубами стуча от простуды,Льется чрез край ледяная струяВ пруд и из пруда в другую посуду.Речь половодья бред бытия.
Присяга
Толпой облеплены ограды,В ушах печальный шаг с утра,Трещат пропеллеры парада,Орут упорно рупора.Три дня проходят как в угаре,В гостях, в театре, у витрин,На выставке, на тротуаре,Три дня сливаются в один.Все умолкает на четвертый.Никто не открывает рта.В окрестностях аэропортаУсталость, отдых, глухота.Наутро отпускным курсантомПолкомнаты
