ползали и все в землю кланялись. А теперь люди, - не то опамятовались, не то - еще хуже ошибаются, ну - не похожи на нас. Вот она, молодежь-то, говорит с директором, как с равным… да-а! До увидания, Павел Михайлов, хорошо ты, брат, за людей стоишь! Дай бог тебе, - может, найдешь ходы-выходы, - дай бог!

Он ушел.

- Да, умирайте-ка! - бормотал Рыбин. - Вы уж и теперь не люди, а - замазка, вами щели замазывать. Видел ты, Павел, кто кричал, чтобы тебя в депутаты? Те, которые говорят, что ты социалист, смутьян, - вот! - они! Дескать, прогонят его - туда ему и дорога.

- Они по-своему правы! - сказал Павел.

- И волки правы, когда товарища рвут…

Лицо у Рыбина было угрюмое, голос необычно вздрагивал.

- Не поверят люди голому слову, - страдать надо, в крови омыть слово…

Весь день Павел ходил сумрачный, усталый, странно обеспокоенный, глаза у него горели и точно искали чего-то. Мать, заметив это, осторожно спросила:

- Ты что, Паша, а?

- Голова болит, - задумчиво сказал он.

- Лег бы, - а я доктора позову…

Он взглянул на нее и торопливо ответил:

- Нет, не надо!

И вдруг тихо заговорил:

- Молод, слабосилен я, - вот что! Не поверили мне, не пошли за моей правдой, - значит - не умел я сказать ее!.. Нехорошо мне, - обидно за себя!

Она, глядя в сумрачное лицо его и желая утешить, тихонько сказала:

- Ты - погоди! Сегодня не поняли - завтра поймут…

- Должны понять! - воскликнул он.

- Ведь вот даже я вижу твою правду… Павел подошел к ней.

- Ты, мать, - хороший человек…

И отвернулся от нее. Она, вздрогнув, как обожженная тихими словами, приложила руку к сердцу и ушла, бережно унося его ласку.

Ночью, когда она спала, а он, лежа в постели, читал книгу, явились жандармы и сердито начали рыться везде, на дворе, на чердаке. Желтолицый офицер вел себя так же, как и в первый раз, - обидно, насмешливо, находя удовольствие в издевательствах, стараясь задеть за сердце. Мать, сидя в углу, молчала, не отрывая глаз от лица сына. Он старался не выдавать своего волнения, но, когда офицер смеялся, у него странно шевелились пальцы, и она чувствовала, что ему трудно не отвечать жандарму, тяжело сносить его шутки. Теперь ей не было так страшно, как во время первого обыска, она чувствовала больше ненависти к этим серым ночным гостям со шпорами на ногах, и ненависть поглощала тревогу.

Павел успел шепнуть ей:

- Меня возьмут…

Она, наклонив голову, тихо ответила:

- Понимаю…

Она понимала - его посадят в тюрьму за то, что он говорил сегодня рабочим. Но с тем, что он говорил, соглашались все, и все должны вступиться за него, значит - долго держать его не будут…

Ей хотелось обнять его, заплакать, но рядом стоял офицер и, прищурив глаза, смотрел на нее. Губы у него вздрагивали, усы шевелились - Власовой казалось, что этот человек ждет ее слез, жалоб и просьб. Собрав все силы, стараясь говорить меньше, она сжала руку сына и, задерживая дыхание, медленно, тихо сказала:

- До свиданья, Паша. Все взял, что надо?

- Все. Не скучай…

- Христос с тобой…

Когда его увели, она села на лавку и, закрыв глаза, тихо завыла. Опираясь спиной о стену, как, бывало, делал ее муж, туго связанная тоской и обидным сознанием своего бессилия, она, закинув голову, выла долго и однотонно, выливая в этих звуках боль раненого сердца. А перед нею неподвижным пятном стояло желтое лицо с редкими усами, и прищуренные глаза смотрели с удовольствием. В груди ее черным клубком свивалось ожесточение и злоба на людей, которые отнимают у матери сына за то, что сын ищет правду.

Было холодно, в стекла стучал дождь, казалось, что в ночи, вокруг дома ходят, подстерегая, серые фигуры с широкими красными лицами без глаз, с длинными руками. Ходят и чуть слышно звякают шпорами.

«Взяли бы и меня», - думала она.

Провыл гудок, требуя людей на работу. Сегодня он выл глухо, низко и неуверенно. Отворилась дверь, вошел Рыбин. Он встал перед нею и, стирая ладонью капли дождя с бороды, спросил:

- Увели?

- Увели, проклятые! - вздохнув, ответила она.

- Такое дело! - сказал Рыбин, усмехнувшись. - И меня - обыскали, ощупали, да-а. Изругали… Ну - не обидели однако. Увели, значит, Павла! Директор мигнул, жандарм кивнул, и - нет человека? Они дружно живут. Одни народ доят, а другие - за рога держат…

- Вам бы вступиться за Павла-то! - воскликнула мать, вставая. - Ведь он ради всех пошел.

- Кому вступиться? - спросил Рыбин.

- Всем

- Ишь - ты! Нет, этого не случится.

Усмехаясь, он вышел своей тяжелой походкой, увеличив горе матери суровой безнадежностью своих слов.

«Вдруг - бить будут, пытать?..»

Она представляла себе тело сына, избитое, изорванное, в крови и страх холодной глыбой ложился на грудь, давил ее. Глазам было больно.

Она не топила печь, не варила себе обед и не пила чая, только поздно вечером съела кусок хлеба. И когда легла спать - ей думалось, что никогда еще жизнь ее не была такой одинокой, голой. За последние годы она привыкла жить в постоянном ожидании чего-то важного, доброго. Вокруг нее шумно и бодро вертелась молодежь, и всегда перед нею стояло серьезное лицо сына, творца этой тревожной, но хорошей жизни. А вот нет его, и - ничего нет.

Медленно прошел день, бессонная ночь и еще более медленно другой день. Она ждала кого-то, но никто не являлся. Наступил вечер. И - ночь. Вздыхал и шаркал по стене холодный дождь, в трубе гудело, под полом возилось что-то. С крыши капала вода, и унылый звук ее падения странно сливался со стуком часов. Казалось, весь дом тихо качается, и все вокруг было ненужным, омертвело в тоске…

В окно тихо стукнули - раз, два… Она привыкла к этим стукам, они не пугали ее, но теперь вздрогнула от радостного укола в сердце. Смутная надежда быстро подняла ее на ноги. Бросив на плечи шаль, она открыла дверь…

Вошел Самойлов, а за ним еще какой-то человек, с лицом, закрытым воротником пальто, в надвинутой на брови шапке.

- Разбудили мы вас? - не здороваясь, спросил Самойлов, против обыкновения озабоченный и хмурый.

- Не спала я! - ответила она и молча, ожидающими лазами уставилась на них.

Спутник Самойлова, тяжело и хрипло вздыхая, снял шапку и, протянув матери широкую руку с короткими пальцами, сказал ей дружески, как старой знакомой:

- Здравствуйте, мамаша! Не узнали?