— Жритраву! — От звука его голоса людоеды, кажется, присели. — Корососы, порву, нишкни всем!

Он ревел и грохотал, и одновременно в его голосе слышалось змеиное шипение: Уйма привычно разговаривал и на выдохе, и на вдохе.

— Девка… — начал было бородатый, но Уйма обернулся к нему и заревел совсем уж нечленораздельно. Бородатый отступил и пригнулся, втянув голову в плечи. Толпа быстро начала редеть — на замешкавшихся Уйма орал и сверкал глазами, и среди этой толпы людоедов он был, конечно, самый страшный, самый свирепый и опасный людоед.

Толпа рассосалась. Бородатый отступил подальше и, пятернёй расчёсывая остатки бороды, невнятно жаловался на судьбу. Уйма кивнул мне и откинул полог шатра.

Внутри воняло топлёным жиром. В темноте посреди яркого дня горела масляная лампа. У лампы сидела за грубым верстаком принцесса Филумена — та, которую я запомнила разодетой в пух и прах, заносчивой гордячкой. Теперь, в кожаных штанах и меховом лифчике, она постукивала камнем по железному стержню — чеканила что-то на медной пластине.

— Привет, Филумена, — сказала я.

Она склонила голову:

— Мой повелитель разрешит мне говорить?

— Говори, — позволил Уйма. Он всё ещё выглядел очень злым.

— Здравствуй, Лена, — сказала Филумена, не поднимая глаз. — Отлично выглядишь.

Я знала, что это неправда. Как может выглядеть человек, которого только что едва не съели? Разве что принцесса, став женой Уймы, научилась смотреть на мир с людоедской точки зрения.

— Уйма, нам надо поговорить… — начала я.

Он кивнул:

— Они будут сражаться. Даже если для этого мне придётся своими руками удушить каждого третьего. Ты увидишь: послезавтра перед рассветом я приведу их в замок.

Мне показалось, что Уйма преувеличивает свои лидерские способности. Сегодня они слушают его, хоть и с неохотой. А завтра съедят, потому что Оберона не существует и все дозволено.

— Послезавтра, — повторила я механически. — Уйма… ты когда-нибудь видел эту книгу?

— Я не большой охотник до чтения, — заметил он равнодушно.

Я попыталась вспомнить, умеет ли Уйма вообще читать, — и не вспомнила.

— Филумена, а ты?

Она вопросительно посмотрела на мужа. Уйма кивнул. Получив разрешение открыть рот, Филумена почти слово в слово повторила сказанное Эльвирой:

— Это книга-оборотень. Но она сломалась. «Чердак мира» — учебник, книга премудрости для самых начинающих мудрецов.

— Ты никогда не видела эту книгу… у Оберона?

— Нет. Я не знакома с этим господином.

— Моя жена незнакома ни с кем, кроме меня, — подтвердил Уйма с мрачным самодовольством.

Я задохнулась:

— Уйма… неужели даже ты не помнишь короля?!

Принцесса продолжала своё дело — чеканила по меди, постукивая металлом о металл. Уйма свёл брови, мне на секунду показалось, что сейчас он опять заорёт: «Жритраву!»

— Короля? Моего папашу, Охру Костегрыза?

— Оберона. Вспомни: ты служил ему. Это он сделал тебя правителем островов. Он научил твой народ не есть человечину…

— Я никому не служу, — глухо пророкотал Уйма. — Я сам сделал себя правителем… когда папаша Костегрыз насмерть подавился вареной репой. Что до человечины…

Он нахмурился и долго молчал. По лицу его бродили тени, он пытался вспомнить и не мог. Это был Уйма, которого я знала и любила, — но это был совершенно другой человек. Людоед. И не «бывший», как я всегда считала.

— Ты будешь сражаться, маг дороги? — спросил он наконец.

— Обязательно, — сказала я устало. — А теперь извини — я пойду.

Солнце заливало улицы покинутого, пустого города. Даже мародёры ушли. Вокруг замка горели костры, пестрели шатры; я издали узнала лагерь принца-деспота. Неподвижно высились часовые, торчали в небо пики со штандартами, и даже дым от полевых кухонь повиновался, казалось, приказам командующего.

Рядом стояли ополченцы — у тех всё было по-другому. Вчерашние горожане расположились вольготно, как на пикнике, в центре каждой компании имелся бочонок. Не знаю, где они взяли столько вина.

Ополченцы пили, пели и надсадно хохотали. От этого веселья мурашки бегали по коже; люди надеялись залить вином свой страх, но получалось у них скверно.

Я вспомнила Саранчу в пустыне, обращённые ко мне плоские лица. Захотелось подойти и сказать пьяным ополченцам: разбегайтесь, вас всех убьют, Королевство обречено…

Вместо этого я спросила громко:

— Вы помните Оберона?

Кто-то не расслышал. Кто-то повернул голову:

— Ого, маг дороги…

— Привет, девчонка!

— Вы помните Оберона?!

— Кого?

— Был у нас такой рыбак, рыжий… Только звали его Оребон…

— Выпей с нами, маг!

Я на секунду заколебалась. Может, и вправду выпить? Вино не такое противное, как пиво, но от него кружится голова и тянет в сон…

— В другой раз. До встречи в бою, друзья.

Трава вокруг замка была вытоптана до голой земли. Смешные крылатые существа, жившие здесь со дня основания Королевства, разлетелись или попрятались. Тень от моего посоха сделалась длиннее. Полдень миновал.

Максимилиан сидел на подоконнике кабинета Оберона. По его ладони кругами бегал паук. Паук был давно дохлый, высохший, лишившийся трёх лап, но быстрый и бодрый.

— Тьфу! — Я не удержалась.

Некромант молча выбросил паука за окно.

— Пока ничего нового, — начала я. — Людоеды готовы взбунтоваться, мне это не нравится, и…

— Зачем ты врала Гарольду, что будешь защищать замок?

— Врала?!

Он гипнотизировал меня своим пристальным, черным взглядом.

— Откуда ты знаешь, вообще-то? — пробормотала я. — Подслушивал?

— Лена, ты, вообще-то, понимаешь, что такое настоящее сражение? С Саранчой?

— Послушай…

— Тебе в самом деле плевать на твой мир? На твою маму? Она тебя обожает, чувствует себя виноватой по отношению к тебе, не умеет как следует показать свою любовь…