тоже… Это ведь только Динар пострадал безвинно…

Три девочки, старшей лет двенадцать. Растерянная женщина. Кто сообщил ей о смерти мужа? Небо, хоть бы вспомнить имя того кутилы… Но память решительно отказывается извлечь из прошлого слово, давно забытое за ненадобностью.

Далеко-далеко, где-то в глубинах темного коридора, нежно поскрипывал сверчок. Стоял поздний вечер; против воли содрогаясь, Эгерт зажег сразу пять свечей – это было немыслимое расточительство, но комнатка осветилась, как днем, и в мутной глубине железного зеркала, помещавшегося в простенке у двери, Эгерт увидел свое лицо со шрамом.

И в эту секунду способность кожей чувствовать боль и насилие вернулась к нему с такой силой, что он зашатался.

Светлое небо. Город лежал за толстыми стенами и представлялся сплошной ноющей раной; университет был почти что пуст, и вовсе пуст был флигель, но Эгерт ощущал неподалеку страдание – тупое, привычное, как навязчивая головная боль.

От мысли, что придется идти через темные коридоры и лестницы, колени его мелко задрожали. Зажав вспотевшими ладонями свечи – в правой три, а в левой две – Солль плечом отворил дверь.

Ниши зияли чернотой; колонны отбрасывали уродливые, пресмыкающиеся тени. Лица великих ученых, изображенные на барельефах, оборачивались к Эгерту с презрительными гримасами, и, чтобы подбодрить себя, Солль принялся напевать дрожащим голосом: «Ой-ой-ой… не говори, милый, не рассказывай… Ай, душа моя горит, а дверь скрипит… не смазана…»

Горячий воск капал ему на руки – он не чувствовал. Источник боли был впереди, и помещался он в библиотеке.

Из-под массивной двери пробивался свет. Эгерт решил постучать – но руки его были заняты, и он тихонько поскребся носком сапога. Из библиотеки донеслось удивленное деканово: «Да?»

Некоторое время Эгерт пытался ухватить медную ручку, не выпустив при этом горящих свечей; возможно, его усилия увенчались бы успехом – но в этот момент дверь открылась сама, и в проеме ее стоял декан Луаян, но источником боли был не он, а кто-то в полумраке заполненного книгами зала.

– Это я, – сказал Солль, хотя декан наверняка узнал его и ни с кем не спутал. – Это я…

Он запнулся, не зная, что говорить дальше. Декан помедлил и отступил, приглашая Солля войти.

Тория по обыкновению сидела на краю стола, и тележка ее, пустая, прижималась к ее коленям, как испуганный пес. Эгерт не видел Торию с того самого дня, когда принес декану Динарову книгу и получил тяжелым томом по лицу. Сейчас глаза ее оставалось в темноте, Эгерт не видел устремленного на него взгляда – но ощущение исходящего от девушки тупого страдания сделалось сильнее, как будто сам вид Эгерта вызвал у Тории новый приступ боли.

– Да, Солль? – суховато спросил декан.

Они говорили обо мне, понял вдруг Эгерт, сам не зная, откуда взялась такая уверенность.

– Я пришел спросить, – сказал он глухо, – об отмененных заклятиях… О заклятиях, которые были сняты. Зависит ли… Зависит ли возможность освобождения… От того, насколько виновен человек?

Тория медленно перевела взгляд на отца, но не сдвинулась с места и не сказала ни слова. Переглянувшись с дочерью, декан нахмурился:

– Не понял?

Тория – а у нее все сильнее ныл левый висок, Эгерту хотелось приложить ладонь к своей собственной голове – бесцветно и ровно сказала в темноту:

– Вероятно, господин Солль хочет выяснить, имеет ли он, как безвинно пострадавший, какие-либо преимущества…

Сердце Эгерта затравленно сжалось. Едва шевеля губами, он прошептал, и тоже в пространство:

– Нет… Я…

Слов не было, Тория сидела неподвижно, как статуя, ни единой черточкой не выдавая ноющей боли.

– Я сейчас уйду, – тихо сказал Эгерт, – и вам станет легче. Я только… Простите.

Он повернулся и пошел к двери. Тория за его спиной прерывисто вздохнула – и в этот момент ее схватил спазм, да такой, что Эгерт зашатался.

Декан, вероятно, тоже почувствовал неладное – быстро взглянув на дочь, он перевел на Эгерта неласковый, подозрительный взгляд:

– Что с вами, Солль?

Эгерт привалился плечом к дверному косяку:

– Не со мной… Разве вы… Не видите… Ей плохо. Вы-то должны это чувствовать… Как вы можете допускать, чтобы она… – он перевел дыхание. Отец и дочь смотрели на него, не отрываясь; клещи спазма понемногу разжались, и Эгерт ощутил, как Торию накрывает волна облегчения.

– Надо, наверное… Холодную повязку на голову, – сказал он шепотом. – Я уже ухожу… И я знаю, что я виновен. Знаю, что я убийца… То, что со мной сделали – плата. Может быть… – он содрогнулся, – может быть, Скиталец не сжалится и не снимет шрама… Что ж. Вам легче?

Даже в полутьме было видно, какими большими и темными стали ее глаза.

– Солль? – быстро спросил декан.

Тория наконец-то сделала то, что давно хотелось сделать Эгерту – прижала ладонь к виску.

– Скажете – я уйду из университета… – сказал Солль едва слышно. – Я здесь… бесполезен, а ей меня видеть больно… Я ведь понимаю.