его обрело прежнюю силу и упругость, отогрелось, ожило; Дилия урчала и покусывала его за плечо, Эгерт впивался в нее со всей неукротимой жадностью, и самая сладкая минута была близка, когда тихо стукнула входная дверь и внизу послышались крадущиеся шаги.
У Эгерта потемнело в глазах; вся взбудораженная страстью кровь отхлынула от его лица, и оно засветилось в полутьме молочной белизной. На нежную кожу красавицы снова закапал холодный пот; трясясь, будто в лихорадке, Эгерт отполз на край постели.
Внизу переговаривались приглушенные голоса. Звякнула посуда на кухне – удивительно, как обострился в тот момент Эгертов слух! Снова шаги… Сдавленная ругань, шипение, призывающее к тишине…
– Это слуги вернулись, – устало объяснила Дилия. – Право же, Эгерт… Нельзя так поступать с любящей женщиной…
Сидя на краю кровати, Солль обхватил голые плечи руками. Небо, за что такой позор?! Ему хотелось бежать без оглядки, но при одной мысли, что он уйдет вот так, оставив Дилию в недоумении – при одной этой мысли у него сводило челюсти.
– Что с вами, мой друг? – тихо спросила капитанша у него за спиной.
Он хотел изо всей силы укусить себя за руку – но, едва почувствовав боль, невольно разжал зубы.
– Эгерт, – в голосе Дилии скользнула горькая обида, – лейтенант Солль… Вы больше не любите меня?
Я болен, хотел сказать Эгерт, но вовремя одумался и промолчал. Небо, какая глупость…
– Я люблю, – сказал он хрипло.
Слуги внизу наконец-то угомонились, и дом снова погрузился в тишину.
– Выходит, я напрасно сняла пояс верности? – слова Дилии, ядовитые, как отравленный дротик, вонзились Эгерту в голую спину.
И снова он превозмог себя. Холодный и мокрый, влез под кружевное одеяло – с таким же успехом Дилия могла уложить рядом лягушку или тритона. Красавица обижено отстранилась – деревянными руками Эгерт привлек ее к себе.
Тело его оставалось на диво здоровым и жадным. Дважды пережив шок, оно все-таки снова захотело любви – так костер, нещадно облитый водой, восстанавливает себя из искорки.
Дилия ожила ему навстречу; через несколько минут комнату оглашало вожделенное рычание. Эгерт рвался к цели, не думая уже об удовольствии – скорее бы покончить с этим делом и восстановить хотя бы остатки былой славы. До желанного финала оставалось несколько секунд, и тишина воцарилась в доме, и спал город, и во всем подлунном мире разлеглось спокойствие, и ничто, казалось бы, не мешало лейтенанту Соллю завершить начатое – когда перед внутренним взором его возник капитан, врывающийся в комнату в сопровождении Дрона и гуардов. Картина была такой ясной и яркой, что Эгерт видел даже красные прожилки налитых кровью белков; ему показалось, что жесткая узловатая рука уже схватилась за край одеяла и сейчас последует рывок…
Он обмяк, словно выпотрошенная тушка. Все оказалось напрасно; дальнейшие усилия были бесплодны, а при частом повторении жалки и даже смешны. Эгерт Солль, первый в городе любовник, обречен был на неудачу.
Горько засмеялась Дилия.
Тогда Эгерт вскочил, сгреб в охапку одежду и кинулся к окну. По дороге он растерял половину своего гардероба, сбил на пол поднос с вином и фруктами и опрокинул столик. Взлетев на подоконник, он испугался высоты второго этажа – но было поздно, он уже не мог остановиться. С разгону вылетев за окно, великолепный Солль голышом шлепнулся на клумбу, изничтожив рододендроны и заслужив вечное проклятие садовника. На ходу одеваясь, путаясь в ворохе рукавов и штанин, плача от стыда и боли, Солль опрометью бросился домой – и счастье еще, что до рассвета оставалось несколько часов и никто не видел славного лейтенанта в столь жалком состоянии.
Вернувшиеся в город гуарды первым же делом поспешили осведомиться о здоровье лейтенанта Солля. С кислой улыбкой бледный, осунувшийся Эгерт уверил прибывших к нему посланцев, что дело идет на поправку.
Сплетня о неудаче с Дилией стала достоянием злых языков на другой же день, ее пересказывали со смаком и удовольствием – но в глубине души не очень-то верили: видимо, мстит за что-то скверная капитанша.
Единственным утешением Солля оказалось одиночество. Дни напролет он проводил либо запершись в комнате, либо блуждая безлюдными улицами; во время таких блужданий ему впервые явилась простая и страшная мысль: а что, если происходящее с ним – не случайность и не временное недомогание, что, если наваждение это будет тянуться и дальше, месяцы, годы, всегда?!
Солля временно освободили от сборов и патрулирований; общества товарищей он старательно избегал, о визите к даме ему страшно было подумать, позабытая шпага стояла в углу, как наказанный ребенок. По всему дому слышны были вздохи Солля-старшего – он, как и сын, прекрасно понимал, что долго так тянуться на может: Эгерту придется либо исцелиться, либо оставить полк.
Временами под дверью сыновней комнаты тихо появлялась мать. Постояв несколько минут, она медленно удалялась к себе; однажды, встретив Эгерта в гостиной, она не промолчала, по обыкновению, а осторожно взяла его за манжет рубашки:
– Сын мой… Что с вами?
И, привстав для этого на цыпочки, мать положила ладонь ему на лоб, будто желая удостовериться, что жара нет.
Последний раз она спрашивала его о чем-либо лет пять назад. Он давно отвык разговаривать с матерью; он забыл прикосновение маленьких сухих пальцев к своему лбу.
– Эгерт… что случилось?
Растерявшись, он так и не выдавил ни слова.
С тех пор он стал избегать и матери тоже. Одинокие прогулки его становились все унылее и унылее;
