– Опустите палец в чернила, – велел Остин первому спорщику.

Тот удивился, посмотрел на свою руку, на чернильницу – и осторожно просунул в узкое горлышко холеный розовый мизинец.

– Так, – сказал Остин. – Теперь нарисуйте на карте границу владений вашего соседа.

Мстительная улыбка растянула бароновы губы. Хищно шевеля ноздрями, он двинулся к карте – четверо слуг держали ее развернутой, как флаг. Барон взмахнул выпачканным в чернилах мизинцем – и на карте появилась граница, сужающая владения соперника на треть.

– Очень хорошо, – терпеливо сказал Остин. И кивнул второму, приунывшему барону: – Теперь вы.

Тот, обрадованный, подскочил к чернильнице и едва не опрокинул ее, сунув в чернила указательный палец. Бегом поспешив к карте, второй барон отомстил первому, нарисовав такую границу, которая не оставляла сопернику почти ничего.

– Очень хорошо, – снова сказал Остин. – Слушайте решение суда. Мнения обеих сторон принято во внимание, тяжба разрешена, – Остин обвел взглядом площадь, спорщики тяжело дышали. – Границы будут проходить там, где вы их сейчас поместили, и каждый из вас будет владеть такой территорией, какую определил ему соперник. Пространство же, оставшееся между границами, отходит государству. Решение принято, и берегитесь ослушаться!

Толпа взвыла в восторге, а посрамленные бароны удивленно воззрились друг на друга, причем один из них механически почесывал нос выпачканным в чернилах пальцем…

Третьим, и самым неприятным делом был приговор грабителю, которого изловил в своем доме один неробкий горожанин. Грабителя полагалось осудить на торжественное утопление в сточной канаве, и люди, несомненно, приветствовали бы такой приговор. Но Остин медлил, поглаживая змеиную кожу.

Подсудимый был сухоньким, никчемным на вид мужичонкой с редкой рыжей бородой, которая росла почему-то с одной стороны гуще, чем с другой. Закованный в цепи, он трясся и приседал, так что звон железа стоял – затыкай уши. Из толпы на него поглядывали с презрением и интересом. Остин покосился на отца – старик молчал. Принцу, по-видимому, предстояло принять решение самостоятельно. Площадь притихла.

– Сослать на каторжные работы, – вздохнул принц.

Толпа разразилась радостными возгласами – принц проявил милосердие. Впрочем, вряд ли радость горожан была бы меньшей, прояви принц, скажем, строгость и решительность. Остин, без сомнения, был любим и популярен.

Наконец, судебное слушание было завершено, и на возвышение взобрался городской мэр. Судя по необычайно торжественному выражению его пухлого лица и свитку бумаги в руке, отец города собирался произнести благодарственную речь.

Старый король не любил речей, в особенности благодарственных. Вряд ли мэр осмелился бы предстать перед собравшимися со своим свитком, если б за спиной Контестара не стоял Остин – а какой отец откажется выслушать слова благодарности в адрес сына? В особенности если отец – умирающий монарх, а сын – его молодой наследник, готовый взойти на престол… Приблизительно так рассуждал городской голова, кланяясь королю и отдельно – принцу, разворачивая свой свиток и принимая приличествующую случаю позу.

– Ваше величество! – начал мэр нараспев. – Ваше высочество! Благородные господа! Добрые горожане! Сейчас, на ваших глазах, свершился справедливый суд. Здесь звучали мудрые речи, принимались мудрые решения, здесь порок понес заслуженную кару, а добродетель… хм… восторжествовала. Позвольте мне от нашего общего имени принести благодарность… – мэр встретился глазами со старым королем, тот чуть заметно нахмурился, – благодарность его справедливому величеству… – складки на лице короля стали жестче, – и достойнейшему, разумнейшему, а также благороднейшему из принцев – его высочеству Остину!

Толпа, заскучавшая было и начавшая разбредаться, снова восторженно взревела. Лицо старого короля просветлело, он с трудом обернулся, чтобы полюбоваться своим зардевшимся, засмущавшимся сыном.

Мэр снова уткнулся в свой свиток и поэтому не видел, как стража у подножия помоста вдруг заволновалась, звеня оружием, как кого-то попытались оттеснить, завертелся человеческий водоворот – и из самой его гущи вдруг выбрался на возвышение смуглый, узколицый незнакомец.

– От имени горожан, – сказал он хрипловатым, но весьма звучным голосом. – Еще одна благодарственная речь от имени горожан. Разрешите сказать, ваше величество.

Мэр, который еще не закончил, в оцепенении от такой наглости и самозванства только открывал и закрывал рот, как аквариумная рыбка. Толпа же, напротив, очень обрадовалась такому повороту, из задних ее рядов доносилось ободряющее:

– Пусть говорит!

– Слезай, мэр, хватит!

– Шпарь, сударь!

Незнакомец, отпихивая руки стражников, встретился глазами со старым королем. Контестар нахмурился, глянул на мэра, на площадь, на Остина – и кивнул. Стражники нехотя убрались, мэр стоял столбом с бесполезным свитком в руках, а незнакомец, оттеснив его плечом, подошел к краю помоста.

– Ваше величество! Ваше высочество! Господа и горожане! – начал он негромко, но, как прежде принца Остина, его слышала целая площадь. – От имени многих из вас я принес сюда свою благодарность… и прежде всего его высочеству, благородному принцу… Говорят правда, что в трех королевствах давно не осталось благородных принцев. И знаете, почему? Благородство, мол, давно толкнуло бы их навстречу опасности, на битву за свободу и жизнь несчастной, полгода назад похищенной драконом принцессы…

Толпа завозилась, не то в смущении, не то в гневе. Остин окаменел за креслом отца, а Контестар с самого начала речи сидел, опустив голову, и лица его никто не видел. Стражники обступили говорившего кольцом и то и дело поглядывали на короля, ожидая приказа – схватить, скрутить, увести. Приказа не было.

– Так говорят! – повысил голос незнакомец. – Но кто из нас станет слушать эти бредни! В старину, правда, действительно было принято вызволять принцесс, а не оставлять их чудовищу на забаву. Но в старину и рыцари были – ого-го! Освобождали принцесс, еще и драконьи головы на копьях приносили… Да