В свое время Тритан рассказывал страшные сказки о городах, где с наступлением темноты замирает жизнь. Где каждый запирается в своем жилище. Где даже среди бела дня человек может столкнуться с желанием насиловать и убивать. Резать, как схруль. Рвать на части, как сааг. Грязно спариваться, будто барбак…
Она тряхнула головой.
– Как ты себя чувствуешь? – обеспокоенно спросил Тритан.
Она чувствовала себя, как светлячок на экране дисплея.
Инспекция наконец-то закончила работу – и явилась со скорбными лицами к Раману в кабинет. Целый ряд нарушений, крупных и мелких – ревизоры вынуждены доложить в Управление о проблемах, существующих в театре, возможно, Управление решит направить к господину Ковичу еще одну комиссию, более компетентную, и…
Раман улыбался. Вернее сказать, ухмылялся, от уха до уха; под этой его ухмылкой тушевались оба – и нарочито вежливый, и шумно-фамильярный ревизоры.
Конечно, господа инспектора поступят так, как велят им инструкция и совесть. Конечно, он, Раман, с благодарностью примет к сведению их достойные всяческого внимания выводы. Он должным образом ценит их усилия и потраченное время; пожалуйста, он будет рад видеть их еще и еще…
Ревизоры ушли, убежденные, что за спиной Ковича стоит, уперев руки в бока, по меньшей мере Первый советник – а то и сам Администратор вместе с женой, зятем и министром финансов. Раман зло рассмеялся.
Прошла жутчайшая репетиция по выставлению света. Прошел первый прогон от начала и до конца; Раманов замысел перестал быть замыслом. Теперь он существовал сам по себе. Отдельно от своего создателя, и Кович порой пугался этой самостоятельной, инициированной им новой жизни.
Он устраивал ночные репетиции. Он собирал их в зале – всех, вплоть до самой мелкой костюмерши – и, анализируя репетиции, хвалил всех запоем. Он обожал их – никогда в жизни он не испытывал столько любви сразу; Лица ходила королевой и работала так, как великолепная Клора Кобец не смогла бы работать никогда.
На втором прогоне он ввел молчаливую фигуру с хлыстом, время от времени бродящую по заднему плану. Эффект был потрясающим – сидевшие в зале обмирали, у радиста тряслись руки, и он опаздывал давать музыкальные номера. Против обыкновения, Раман не упрекнул его ни словом.
Иногда он пугался собственной работы. Все первое действие на сцене неспешно, но все скорее и скорее разворачивалась настоящая человеческая жизнь; во втором действии случался шок Пещеры. У Рамана просто не хватало мужества посмотреть на все это глазами наблюдателя, глазами зрителя, увидевшего спектакль впервые…
– Господин Кович? – секретаршин нос опасливо просунулся в дверь его кабинета. – Вас спрашивает та девушка с телевидения, кажется, Нимробец?..
Павла получила повышение. С Павлы, по всей видимости, на работе сдували пылинки; разговаривая с Ковичем, она избегала смотреть ему в глаза.
– Значит, Тритан не боится больше, что тебя украдут?
Его ирония ему самому казалось неуместной. Павла помрачнела, но удержалась от ответа.
– Значит, господин Раздолбеж, то есть, извините, Мырель, только тебе может доверить такое ответственное дело, как репортаж о спектакле?
Она наконец-то посмотрела ему в лицо:
– Я получила задание. Меня не интересует все, что происходит около спектакля, – она ощутимо вздрогнула, – все эти… самоубийства… мне только хотелось бы посмотреть репетицию. Если можно, фрагмент заснять; со мной работает лучший оператор, новый на нашем канале, такой Сава…
– Ты знаешь, что твой муж обещал мне спектакль прикрыть?
– При чем тут мой муж? – Павла покраснела. И тут же удивленно нахмурилась: – То есть как это – прикрыть? Что за ерунда, это же ваш театр, а не Тритана…
Он скверно усмехнулся, но объяснять ничего не стал.
– Так можно посмотреть репетицию… кусочек?
– Официальный допуск на премьеру, – проговорил Раман голосом, каким обычно начинал разговор с увольняемыми сотрудниками, – вы получите, госпожа Тодин… то есть ваш отдел получит, разумеется, для ознакомления, а ни для каких не для съемок. Как распорядиться допуском, решит господин Мырель. До этого времени… к сожалению, репетиции закрыты. В том числе для вас.
– В особенности для меня, – сказала она зло.
– Что?
– В особенности для меня… А вы знаете, как это по-дурацки выглядит – ваша показная холодность с того дня, как я вышла замуж за Тритана? На что это, извините, похоже?
– Если что-то и выглядит по-дурацки, – сказал он устало, – так это твоя готовность всегда и во всем доверять твоему лгуну-мужу. Наказывавшему тебя не раз и не два…
На этом разговор закончился.
Неприглядно закончился разговор.
Впрочем, не впервой.
Схрули задрали сарну – вчетвером; сарна была крупная, сарна-самец, но на всех добычи все равно не хватало. Четверо коричневых схрулей стояли над телом жертвы, неприязненно морща большие тяжелые рыла и обнажая неровные пилы зубов.
Стало еще хуже, когда из бокового тоннеля на вкус крови прибыло еще трое, на этот раз зеленых, чуть
