Парень прерывисто вздохнул. Раман вдруг явственно представил себе, как он поднимается со стула и говорит, глядя в пол: спасибо, но мне придется отказаться…

Парень молчал. Как будто уже начал репетировать.

Молчаливый садовник реанимировал кусты, которые еще можно было спасти, а прочие спешно выкорчевал, насадив на освободившееся место массу пестрых неприхотливых цветов – будто бы так и надо, будто бы ничего и не было… Кровь на кирпичной дорожке замыли еще до рассвета. Незачем травмировать соседей следами насилия. Насилия, которое недостойно человека.

– Тритан, ты так и будешь молчать?

Ее муж обернулся от окна:

– Я сказал тебе главное. Как раз то, чего ни при каких обстоятельствах не хотел говорить.

Она опустила глаза.

Он прав. Таких вещей о близком человеке лучше не знать.

Схватка егерей в Пещере. Неподвижная фигура с хлыстом, охраняющая ослабевшую сарну; она, Павла Нимробец – не сарна, не животное. Ей не пристало бояться егерей.

Потому что там где страх – с любовью уже, как бы это сказать… напряженка…

– Вот видишь, – сказал Тритан шепотом.

– Я не боюсь тебя, – поклялась она истово и на минуту сама в это поверила.

Он улыбнулся.

Павла сидела на кровати, на скомканных простынях, помнящих длинную бессонную ночь.

– Значит, ты уже второй раз за меня дерешься. Дерешься. На смерть. Дерешься…

Она бездумно повторяла и повторяла шершавое, с тухловатым привкусом слово.

– Я каждый день дерусь за тебя, – отозвался он глухо. – Коллеги… Некоторые люди, которых я вынужден звать коллегами, позволяют себе… просто неприличную панику.

– Почему вы до сих пор не упрятали меня в изолятор? Как собирались?

– Павла, – ее муж потрогал руку на перевязи, – имей совесть.

И ей действительно сделалось стыдно. В чем дело, возможно, это Кович научил ее быть циничной?

– Извини…

– Да ладно… Ты нервничаешь, я понимаю. Я все понимаю, Павла, я буду защищать тебя, что бы там не случилось, ночью ли, днем… Возможно, мне придется увезти тебя отсюда – далеко-далеко. Потому что, видишь ли… эти люди не оставят попыток заполучить тебя. Никогда.

Безысходность, рожденная этими его словами, была слишком велика, чтобы Павла могла так сразу впустить ее в сознание. Не сейчас, подумала она достаточно бодро. Потом…

Ей вспомнился давний, дальний лес и человек в водительском кресле, умирающий во сне прямо у нее на глазах.

Как он там, в Пещере, бежал…

От кого он бежал? Что за ужас одолевал его в последние мгновения его жизни?

– Тритан…

Она хотела спросить, как люди становятся егерями. Но у нее не повернулся язык. И еще она знала, что он не ответит.

Промолчит, по обыкновению.

Она вспомнила, как он швырнул через плечо человека в зеленой маске, какой был звук, когда тот грянулся головой о землю, и как плакал бедный полицейский, в жизни не видевший насильственной смерти.

Как будто это было не с Тританом.

Как будто не его рука, чье прикосновение она знала слишком хорошо, как будто не эта рука метнула нож в шею того неудачника с железным самострелом…

Вчера вечером он собственноручно, на ее глазах убил двух живых, двуногих, подобных себе людей. Ее Тритан.

А если бы он не убил их – судьба самой Павлы оказалась бы…

Она вздрогнула.

– Не бойся, – сказал Тритан, чуть отдергивая штору.

– Ты чего-то не договариваешь, – предположила она неуверено.

Он посмотрел прямо ей в глаза. Усмехнулся:

– А когда это я говорил тебе все? Когда это было?

Я сама виновата, подумала Павла, отворачиваясь. Меня это устраивало. Я с этим мирилась.

– Тебя интересует, – Тритан тяжело прошел через всю комнату, плотнее запахнул халат, опустился в кресло, – почему Триглавец не достанет этих людей через Пещеру?

Как просто он об этом говорит, подумала Павла, натягивая одеяло на вздрагивающие плечи. Как это