– Дюн, – он быстро облизал губы, – а что… если бы я умер? Что бы ты делала? Если бы вдруг…
Выражение ее глаз изменилось. Кажется, это был страх.
– Извини, – сказал он поспешно. – Я…
– Ты не бойся, Клав, – сказала она шепотом, и очередная вспышка рекламных огней сделала ее лицо медным, яростно загорелым, как у индейца. – Ты… не… умрешь. Не бойся…
Рекламные огни мигнули; теперь крышу заливал темно-синий свет. И лицо девушки с просительно полуоткрытыми губами сделалось матовым, как…
Как тот барельеф на темном камне надгробия. Клав отшатнулся, но Дюнкины руки сомкнулись вокруг шеи, желая его удержать:
– Клав… не покидай… меня.
Руки разжались. Дюнка отступила, и в новом беззвучном взрыве цветных огней Клав увидел, какими мокрыми сделались ее ресницы.
И резанула острая жалость.
– Я не покину… никогда… с чего ты…
Дюнка отступила. Из глаз ее почти одновременно выкатились две тяжелые капли; она чуть заметно качнула головой. Будто говоря: нет…
– Ты не веришь мне?!
Дюнка отступила еще.
Какой я идиот, яростно подумал Клав. Все эти страхи и колебания… Она ведь понимает. Каково это ей – всякий раз ждать меня и всякий раз бояться, что я – все, не приду больше, перепуган, отрекся?!
– Дюночка, я клянусь тебе всем, что у меня есть. Клянусь жизнью…
Ему казалось, что она ускальзывает от него, будто во сне. Что протянутые руки никогда ее не коснутся, поймают пустоту…
И он облегченно вздохнул, дотянувшись наконец до опущенных вздрагивающих плеч. И притянул к себе, и шагнул навстречу, спеша обнять и успокоить:
– Я никогда…
Она чуть-чуть уклонилась. Еле-еле скользнула в сторону. Почти незаметно…
Под самыми его подошвами текла, выплескивалась на тротуары, перемигивалась огнями и перекликалась сигналами ночная улица. Стадо машин, человеческие фигурки перед витринами, крохотные, будто муравьи на песке.
Воздух стал густым и отказался наполнять его судорожно разинувшийся рот.
Между ним и пустотой не было ничего. Не было посредников. Один на один…
Улица слилась перед его глазами в единую пеструю ленту. А крыша медленно, будто нехотя, накренилась. Желая сбросить человека – как крендель, прилипший к краю противня. Как готовый к употреблению крендель.
Он увидел сетку проводов, которой не замечал раньше. Аккуратный ряд фарфоровых изоляторов, нотная линейка черных напряженных нитей…
Он увидел фантик, втоптанный в асфальт совсем рядом с вычурной урной. Невозможно разглядеть бумажку с такой высоты, когда сливаются перед глазами лица людей и цветные коробки машин – но Клав разглядел.
Крыша накренилась еще; о воздух не опереться. Сосущая пустота. Осклизлая воронка неминуемого падения…
Он качнулся вперед. Еще полшага. Под ногами, кажется, больше ничего нет… Опора ушла, а о воздух не опереться. Земля тянет…
Завороженный, покорный, не умеющий сопротивляться пустоте, Клав балансировал на краю крыши, и стены домов смыкались колодцем, и на дне его текла улица. Море огней…
И тогда беззвучно закричал внутренний сторож. Неприметный, намертво впечатанный в мозг, за последнюю неделю дважды спасавший Клаву жизнь. Сторожевой центр, будящий парализованную волю. Острый и злобный инстинкт самосохранения.
Нет!..
Край крыши, сделавшийся
Вместо улицы мелькнула перед глазами стена противоположного дома, облепленная рекламой…
Он отбросил себя от края. Отшвырнул от пролома в ржавой ограде.
… и сразу после этого – небо. Три тусклых звезды в разрывах облаков; в какой-то момент ему показалось, что он лежит внизу, на асфальте, смотрит в небо стекленеющими глазами, а вокруг, замаранные его кровью, вопят и суетятся прохожие…
Но он лежал на крыше. Которая ближе к звездам на целых двадцать пять этажей. И над ним склонялось одно-единственное лицо, и свет рекламы делал его мертвенно-зеленым.
И в мокрых глазах застыло непонятное, но вполне явственное, пугающее выражение.
…А ведь ему и в голову не пришло задуматься, кем он выглядит в ее глазах. Старый расчетливый хрыч, старательно отделяющий себя-холодного-чиновника от себя же, но похотливой-скотины-в-ворохе стерильных простыней. И то хорошо, что такая жизнь представляется ей ненормальной; та же Федора, к примеру, считала подобное положение вещей вполне естественным. Свободен, богат, властолюбив – имеет
