вальяжный юноша поспешно принял бумагу из пухлых рук, вчитался, нахмурил лоб:
– Внимание, информация… Студентам первого курса обращаться по поводу общежития… Военнообязанным студентам явиться в контору пять… Всем студенткам-ведьмам, – юноша невольно понизил голос, и на лице его появилось странное выражение, – явиться к директору лично и иметь при себе свидетельства об учете из окружного управления Инквизиции…
– Ведьм принимают, – зло сказала заплаканная девчонка с развязанной папкой. – Ведьм они принимают… Знаем мы…
На нее поглядели с жалостливым презрением.
Потому что ведьм, на самом-то деле, не принимают
– Не выдумывай. Ведьмы лишены некоторых гражданских прав – но не права на профессию…
Ивга еле удержалась, чтобы не состроить гримасу. Поразительно, как мало знают большие начальники о жизни, происходящей ну прямо под ножками их высоких стульев.
Говорят, что «Начались воспоминания – встречайте старость». Она, Ивга, заслужила сегодня звание почетной старушки;
И тем более глупо испытывать от этого удовольствие.
Самой противной игрой всегда была для нее игра в откровенные ответы. Потому что приходилось все время молчать, и на нее начинали коситься…
А потом она приспособилась врать. Совершенно откровенно врать в ответ на откровенные вопросы. И ее все полюбили. Поверили…
– Я понятия не имел, что есть такая игра.
– Есть… Особенно когда вечер. Когда девчонок в спальне пять человек, и охота поболтать перед сном… Или когда все немного выпили…
Инквизитор наклонил голову; теперь он сидел вполоборота, и в свете настенного фонарика Ивга видела половину его лица. С опущенным уголком губ.
Собственно, почему она обо всем этом ему рассказывает? Потому что ему интересно?..
Профессиональное любопытство. И сколько же таких исповедей приходится на его нелегкий рабочий день…
Ей почему-то вспомнилась огромная кровать в той его квартирке, поле сражений, покрытое снегом чистого белья.
– А вы так и живете…
Вопрос вырвался сам собой, и, проговорив его до половины, Ивга с ужасом поняла, что сказанных слов не загнать обратно. Слова – не макароны, в рот не запихаешь.
Пауза затянулась. Ивга проглотила слюну.
– Ну? Как же именно я живу?
Ивга обреченно вздохнула:
– Вы так и живете всю жизнь? Я слышала, инквизиторам запрещено жениться…
Она ожидала какой угодно реакции. Насмешки, безучастия, пошлой поддевки, высокомерного отстранения; инквизитор медленно повернул голову, и Ивга пробормотала, оправдываясь:
– Я… спросила лишнее. Простите…
Он улыбнулся. Его, кажется, рассмешил ее страх.
– Ничего особенного ты не спросила.
Решетка, отделяющая дом от чердака, не запиралась.
В полном молчании они прошли мимо бетонной коробки, где ворочались и гудели моторы двух маломощных лифтов; прошли мимо низенькой двери с навешенным на ручки амбарным замком, взобрались по аккуратно окрашенной железной лестнице и выпрыгнули в сырость весеннего вечера. Двадцать пять этажей не приблизили их к звездам – да тех и было-то всего две или три; по темному небу ползли, постоянно меняя очертания, рваные серые облака.
Когда-то здесь было кафе. Сейчас от него остался только железный скелет пляжного «грибка», брошенный за ненадобностью и потихоньку покрывающийся ржавчиной; старые перила ржавели тоже, и потому Клав не стал к ним прислоняться.
Здесь не нужен был свет. Весь фасад дома напротив залит был пестрой мигающей рекламой, и Дюнкино лицо, различимое до последней реснички, казалось то апельсиново-желтым, то сиреневым, то зеленым, как трава. Клав знал, что выглядит не лучше.
Дюнка улыбнулась краешками губ:
– Цирк…
Клав поежился. Он не боялся высоты, но неожиданно холодным оказался ветер.
– Клав… я… тебя люблю.
Он почему-то вздрогнул. Положил холодные ладони ей на плечи:
– Дюночка…
– Клав…
