со всех крыш: Валуа принадлежит нам!

– Ну-ну, вы ловкий и осторожный человек, Мейнвиль, и Беарнец имеет основания называть вас Менлиг (руководитель Лиги), я как раз собиралась сделать то, что вы говорите; но это как-то смутно брезжило у меня в уме. Вы знаете, как велика моя ответственность, Мейнвиль, вы знаете, что никогда, ни в какие времена ни одна женщина не предприняла и не завершила дела, подобного тому, о котором я мечтаю.

– Я это хорошо знаю, сударыня, поэтому и трепещу, давая вам советы.

– Итак, подведем итоги, – властно продолжала герцогиня, – монахи спрятали под рясами оружие?

– Так точно.

– Люди, вооруженные шпагами, на дороге?

– Сейчас они уже должны быть там.

– Горожане будут оповещены после события?

– Это дело трех курьеров; в десять минут Лашапель-Марто, Бригар и Бюсси-Леклер будут оповещены, а они, в свою очередь, предупредят других.

– Прежде всего прикажите убить двух болванов, они ехали по обеим сторонам кареты, это даст нам возможность рассказывать о событии так, как будет для нас выгоднее.

– Убить этих бедняг! – сказал Мейнвиль. – Вы считаете, что необходимо их убить, сударыня?

– Например, Луаньяка? Нечего сказать, потеря!

– Это доблестный воин.

– Негодяй, сделавший карьеру; точно так же, как другой верзила, который ехал слева, чернявый, со сверкающими глазами.

– Ну, этого мне не так жалко, я его не знаю; но я согласен с вашим мнением, сударыня, у него достаточно неприятный вид.

– Значит, вы отдаете его мне? – сказала, смеясь, герцогиня.

– О, охотно, сударыня.

– Очень вам благодарна.

– Бог мой, сударыня, я ведь не спорю с вами. Если я что и сказал, то лишь ради вашего доброго имени и ради чести той партии, к которой мы принадлежим.

– Хорошо, хорошо, Мейнвиль, всем известно, что вы человек добродетельный. Если понадобится, вам можно даже выдать в этом свидетельство. К этому делу вы не будете иметь никакого отношения; они, как защитники короля, падут, защищая его. Я только поручаю вашему вниманию этого молодого человека.

– Какого молодого человека?

– Который только что был здесь. Посмотрите, действительно ли он ушел, не шпион ли это, подосланный нашими врагами.

– Сударыня, – ответил Мейнвиль, – я к вашим услугам.

Он подошел к балкону, приоткрыл ставни и просунул голову наружу, стараясь что-нибудь разглядеть.

– Какая темная ночь!

– Самая что ни на есть отличная, – возразила герцогиня, – чем она темнее, тем для нас лучше. Бодритесь, бодритесь, капитан.

– Да, но мы ничего не увидим, а ведь нам очень важно все видеть.

– Бог, чье дело мы защищаем, видит за нас, Мейнвиль.

Мейнвиль, по всей вероятности, не был так уверен, как г-жа де Монпансье, в том, что бог помогает людям в подобных делах. Он снова расположился у окна и, вглядываясь во мрак так напряженно, как только мог, замер в неподвижности.

– Видите вы каких-нибудь прохожих? – спросила герцогиня, потушив из предосторожности свет.

– Нет, но я различаю конский топот.

– Это они, это они, Мейнвиль. Все идет хорошо.

И герцогиня мельком взглянула на знаменитые золотые ножницы, которым предстояло сыграть в истории такую великую роль.

Эрнотон вышел из дворца опечаленный, но совесть его была спокойна. Ему исключительно повезло: он признался в любви принцессе крови, а затем последовала важная беседа, благодаря которой она сразу забыла об этом признании – настолько забыла, что оно уже не могло повредить ему теперь, и не настолько все же, чтобы оно не могло стать ему полезным впоследствии.

Это не все: ему повезло и в том, что он не предал ни короля, ни г-на де Майена, да и сам себя не погубил.

Итак, он был доволен, но хотел еще многого – между прочим, поскорее возвратиться в Венсен и сообщить обо всем королю.

Затем, когда королю все станет известно, лечь и поразмыслить.

Размышлять – высшее счастье людей действия, единственный отдых, который они себе разрешают.

Поэтому, едва очутившись за воротами Бель-Эба, Эрнотон пустил своего коня вскачь. Но не успел этот испытанный в течение последних дней его товарищ проскакать и сотни шагов, как Эрнотона остановило препятствие, которого его глаза, ослепленные ярким освещением Бель-Эба и еще плохо свыкшиеся с темнотой, не могли ни заметить, ни оценить по достоинству.

То была просто-напросто группа всадников, устремившаяся на него с обеих сторон дороги и сомкнувшаяся перед ним на середине ее, так что он оказался окруженным и в грудь ему направлено было около полудюжины шпаг и столько же пистолетов и кинжалов.

Для одного человека этого было слишком много.

– Ого! – сказал Эрнотон. – Грабят на дороге в одном лье от Парижа. Ну и порядки в этих местах. У короля никуда не годный прево. Посоветую ему переменить его.

– Замолчите, пожалуйста, – произнес чей-то показавшийся Эрнотону знакомым голос. – Вашу шпагу, оружие, да поживей.

Один из всадников взял под уздцы лошадь Эрнотона, два других отобрали у него оружие.

– Черт! Ну и ловкачи! – пробормотал Эрнотон. Затем он обратился прямо к тем, кто его задержал:

– Господа, вы бы хоть сделали милость и объяснили…

– Э, да это господин де Карменж! – сказал самый расторопный из напавших, тот, который схватил шпагу молодого человека и еще держал ее в руке.

– Господин де Пенкорнэ! – вскричал Эрнотон. – Неблаговидным же делом вы тут занимаетесь.

– Я сказал – молчать! – повторил в нескольких шагах от них тот же громкий голос. – Отвести его в караульное помещение.

– Но, господин де Сент-Малин, – сказал Пердикка де Пенкорнэ, – человек, которого мы задержали…

– Ну?

– Это наш товарищ, Эрнотон де Карменж.

– Эрнотон здесь! – вскричал Сент-Малин, побледнев от ярости. – Что он тут делает?

– Добрый вечер, господа, – спокойно сказал Карменж. – Признаюсь, я не думал, что меня окружает такое хорошее общество.

Сент-Малин не мог произнести ни слова.

– Я, видимо, арестован, – продолжал Эрнотон, – ведь вы же не совершали на меня грабительского налета?