Своей подлой угодливостью, своей низкой лестью, своей всегдашней готовностью оказывать самые позорные услуги Орильи прочно вошел в милость герцога; служа ему, он, однако, не в пример прочим его любимцам, никогда не действовал во вред королю или иным могущественным лицам, и поэтому благополучно миновал тот подводный камень, о который разбились Ла Моль, Коконнас, Бюсси и множество других.

Играя на лютне, искусно выполняя любовные поручения, сообщая подробнейшие сведения о всех придворных персонажах и интригах и, наконец, с изумительной ловкостью улавливая в расставленные герцогом сети любую приглянувшуюся ему жертву, кто бы она ни была, Орильи исподволь составил себе огромное состояние, которым искусно распорядился на случай опалы; поэтому с виду он был все тем же нищим музыкантом, гоняющимся за каждым экю и, как стрекоза, распевающим, чтобы не умереть с голода.

Влияние этого человека было огромно именно потому, что оно было скрыто.

Заметив, что музыкант мешает слушать изложение важных стратегических соображений и отвлекает внимание герцога, Жуаез подался назад и круто оборвал свою речь; раздражение Жуаеза не ускользнуло от Франсуа, казалось, не слушавшего речь адмирала, а на самом деле ни слова из нее не пропустившего. Он тотчас спросил:

– Что с вами, адмирал?

– Ничего, монсеньер; я только жду, когда ваше высочество удосужитесь выслушать меня.

– Да я вас слушаю, де Жуаез, я вас слушаю, – весело ответил герцог. – Ах! Видно, все вы, парижане, воображаете, что, сражаясь во Фландрии, я изрядно отупел, коль скоро вы решили, что я не могу слушать двух человек одновременно, – а ведь Цезарь диктовал по семь писем сразу!

– Монсеньер, – ответил Жуаез, метнув на бедного музыканта взгляд, под которым тот склонился со своим обычным притворным смирением, – монсеньер, я не певец и, следовательно, не нуждаюсь в аккомпанементе, когда говорю.

– Ладно, ладно! Замолчите, Орильи!

Орильи безмолвно поклонился.

– Итак, – продолжал Франсуа, – вы, Жуаез, не одобряете моего решения приступом взять Антверпен?

– Нет, монсеньер.

– Однако этот план был одобрен военным советом!

– Потому-то я и высказываюсь так осторожно, монсеньер, что говорю после стольких многоопытных полководцев.

И Жуаез, по придворному обычаю, раскланялся на все стороны.

Некоторые командиры тотчас заявили главному адмиралу, что согласны с ним. Другие промолчали, но знаками выразили ему свое одобрение.

– Граф де Сент-Эньян, – сказал герцог одному из храбрейших своих подчиненных, – вы-то ведь не разделяете мнения господина де Жуаеза?

– Напротив, ваше высочество, – разделяю.

– Так! А я подумал, по вашей гримасе…

Все рассмеялись. Жуаез побледнел, Сент-Эньян покраснел.

– Если граф де Сент-Эньян, – сказал Жуаез, – имеет привычку таким способом выражать свое мнение – значит, он недостаточно учтивый советник, вот и все.

– Господин де Жуаез, – взволнованно возразил де Сент-Эньян, – его высочество напрасно попрекает меня увечьем, которое я получил, служа ему; при взятии Като-Камбрези я был ранен пикой в голову и с тех пор страдаю нервными судорогами, они-то и вызывают гримасы, на которые сетует его высочество… Но то, что я сейчас сказал, господин де Жуаез, – не извинение, а объяснение, – гордо закончил граф, поворачиваясь к адмиралу лицом.

– Нет, сударь, – сказал Жуаез, протягивая ему руку, – это упрек с вашей стороны, и вполне справедливый.

Кровь прилила к лицу герцога Анжуйского.

– А к кому относится этот упрек? – спросил он.

– По всей вероятности, ко мне, монсеньер.

– В чем же Сент-Эньян может упрекать вас, господин де Жуаез, ведь он вас совсем не знает?

– В том, что я хоть минуту мог вообразить, будто господин де Сент-Эньян так мало привержен вашему высочеству, что дал вам совет взять Антверпен приступом.

– Но должно же наконец, – воскликнул герцог, – мое положение в этой стране определиться! Я – герцог Брабантский и граф Фландрский по имени, и, следовательно, я должен повелевать здесь на деле! Молчаливый, который неизвестно где скрывается, сулил мне королевскую власть. Где же она? В Антверпене! А где Молчаливый? Вероятно, тоже в Антверпене. Значит, нужно взять Антверпен; тогда мы будем знать, как нам действовать дальше.

– Ах, монсеньер, вы это и так знаете, клянусь спасением своей души, – иначе вы не были бы таким проницательным политиком, каким слывете. Кто вам дал совет штурмовать Антверпен? Принц Оранский, который исчез в ту минуту, когда нужно было выступить в поход; принц Оранский, который, предоставив вашему высочеству титуловаться герцогом Брабантским, оставил за собой управление герцогством. Принц Оранский, которому так важно, чтобы вы разгромили испанцев, а испанцы – вас; принц Оранский, который вас заменит, который станет вашим преемником, если только он уже не заменил и не вытеснил вас; принц Оранский… монсеньер, до сих пор вы, следуя советам принца Оранского, только восстановили фламандцев против себя. Стоит вам только потерпеть поражение – и все те, кто теперь не смеет взглянуть вам прямо в лицо, погонятся за вами, как те трусливые псы, что преследуют только бегущих.

– Как! Вы полагаете, что меня могут победить эти торговцы шерстью, пьющие одно пиво?

– Эти торговцы шерстью, пьющие одно пиво, причинили много хлопот королю Филиппу Валуа, императору Карлу V и королю Филиппу II; трем государям династий достаточно славных, чтобы сравнение с ними было не так уж нелестно для вас, ваше высочество.

– Стало быть, вы опасаетесь поражения?

– Да, монсеньер, опасаюсь.

– Следовательно, вас там не будет, господин Жуаез?

– Почему же мне не быть там?

– Потому что меня удивляет, как это вы до такой степени сомневаетесь в собственной храбрости, что уже мысленно видите себя удирающим от фламандцев; как бы там ни было, вы можете успокоиться; когда эти осмотрительные купцы идут в бой, они облекаются в такие тяжелые доспехи, что никак вас не настигнут, даже если погонятся за вами.

– Монсеньер, я не сомневаюсь в своей храбрости; монсеньер, я буду в первом ряду; и сразят меня в первом ряду, тогда как других сразят в последнем, только всего.

– Но, в конце концов, ваше рассуждение нелогично, господин де Жуаез; вы признаете правильным, что я занимал небольшие укрепленные города?

– Я признаю правильным, что вы занимали все те города, которые не защищались.

– Так вот, заняв небольшие укрепленные города, которые не защищались, как вы говорите, я и не подумаю отступить от большого города из-за того, что он защищается или, вернее сказать, грозит защищаться.

– Ваше высочество напрасно так рассудили! Лучше отступить на твердой почве, нежели, продолжая двигаться вперед, споткнуться и упасть в ров.

– Пусть я споткнусь – но я не отступлю!

– Ваше высочество поступит так, как ему будет угодно, – с поклоном сказал Жуаез, – и мы, со своей стороны, будем действовать так, как прикажет ваше высочество, – все мы находимся здесь, чтобы повиноваться вам.

– Это не ответ, герцог.

– И, однако, это единственный ответ, который я могу дать вашему высочеству.

– Ну что ж, докажите мне, что я не прав: я буду очень рад, если вы меня переубедите.

– Монсеньер, поглядите на армию принца Оранского – она ведь была вашей, не так ли? И что же?