– Исполняйте вашу службу, устраивать наши встречи – мое дело: я ведь всегда свободна и распоряжаюсь своей жизнью, как хочу.

– О! Как вы добры, сударыня!

– Но все это никак не объясняет мне, – продолжала герцогиня, все так же обольстительно улыбаясь, – как случилось, что нынче вечером вы оказались свободным и пришли?

– Нынче вечером, сударыня, я уже хотел обратиться к нашему капитану, господину де Луаньяку, дружески ко мне расположенному, с просьбой на несколько часов освободить меня от службы, как вдруг был дан приказ отпустить весь отряд Сорока пяти на всю ночь.

– Вот как! Был дан такой приказ?

– Да.

– И по какому поводу такая милость?

– Мне думается, сударыня, в награду за довольно утомительную службу, которую нам вчера пришлось нести в Венсене.

– А! Прекрасно! – воскликнула герцогиня.

– Вот, сударыня, те обстоятельства, благодаря которым я имел счастье провести сегодняшний вечер с вами.

– Слушайте, Карменж, – сказала герцогиня с ласковой простотой, несказанно обрадовавшей молодого человека, – вот как вам надо действовать впредь: всякий раз, когда у вас будет надежда на свободный вечер, предупреждайте об этом запиской хозяйку этой гостиницы; а к ней каждый день будет заходить преданный мне человек.

– Боже мой! Вы слишком добры, сударыня.

Герцогиня положила свою руку на руку Эрнотона.

– Постойте, – сказала она.

– Что случилось, сударыня?

– Что это за шум? Откуда?

Действительно, снизу, из большого зала гостиницы, словно эхо какого-то буйного вторжения, доносились самые различные звуки: звон шпор, гул голосов, хлопанье дверей, радостные клики.

Эрнотон выглянул в дверь, которая вела в прихожую, и сказал:

– Это мои товарищи – они пришли сюда праздновать отпуск, данный им господином де Луаньяком.

– Почему же случай привел их именно сюда, в ту самую гостиницу, где находимся мы?

– Потому что именно в «Гордом рыцаре» Сорок пять по приезде собрались впервые. Потому что с памятного счастливого дня их прибытия в столицу моим товарищам полюбились вино и паштеты добряка Фурнишона, а некоторым из них даже башенки его супруги.

– О! – воскликнула герцогиня с лукавой улыбкой. – Вы, сударь, говорите об этих башенках так, словно они вам хорошо знакомы.

– Клянусь честью, сударыня, я сегодня впервые очутился здесь. Но вы-то, вы как избрали одну из них для нашей встречи? – осмелился он спросить.

– Да, я избрала, и вам нетрудно будет понять, почему я избрала самое пустынное место во всем Париже; место, близкое к реке и укреплениям; здесь мне не грозит опасность быть узнанной и никто не может заподозрить, что я отправилась сюда… Но – боже мой! Как шумно ваши товарищи ведут себя, – прибавила герцогиня.

Действительно, шум, ознаменовавший приход Сорока пяти, становился адским: громогласные рассказы о подвигах, совершенных накануне, зычное бахвальство, звон червонцев и стаканов – все предвещало жестокую бурю.

Вдруг на винтовой лестнице, которая вела к башенке, послышались шаги, а затем раздался голос г- жи Фурнишон, кричавшей снизу:

– Господин де Сент-Малин! Господин де Сент-Малин!

– Что такое? – отозвался молодой человек.

– Не ходите наверх, господин де Сент-Малин, умоляю вас!

– Ну вот еще! Почему так, милейшая госпожа Фурнишон? Разве сегодня вечером весь дом не принадлежит нам?

– Дом – ладно уж, но никак не башенки.

– Вот тебе раз! Башенки – тот же дом, – крикнули пять или шесть голосов, среди которых Эрнотон различил голоса Пердикки де Пенкорнэ и Эсташа де Мираду.

– Нет, – упорствовала г-жа Фурнишон, – башенки – не часть дома, башенки – исключаются, башенки – мои; не мешайте моим постояльцам!

– Я ведь тоже ваш постоялец, госпожа Фурнишон, – возразил Сент-Малин, – стало быть, не мешайте мне!

– Это Сент-Малин! – тревожно прошептал Эрнотон, знавший, какие у этого человека дурные наклонности и как он дерзок.

– Ради всего святого! – молила хозяйка гостиницы.

– Госпожа Фурнишон, – сказал Сент-Малин, – сейчас уже полночь; в девять часов все огни должны быть потушены, а я вижу свет в вашей башенке; только дурные слуги короля нарушают королевские законы; я хочу знать, кто эти дурные слуги.

И Сент-Малин продолжал подыматься по винтовой лестнице; следом за ним шли еще несколько человек.

– О боже, – вскричала герцогиня, – о боже! Господин де Карменж, неужели эти люди посмеют войти сюда?

– Если даже посмеют, сударыня, – я здесь и могу заранее уверить вас; вам нечего бояться.

– О сударь, да ведь они ломают дверь!

Действительно, Сент-Малин, зашедший слишком далеко, чтобы отступать, так яростно колотил в дверь, что она треснула пополам; она была сколочена из сосновых досок, и г-жа Фурнишон не сочла уместным испытать ее прочность, несмотря на свое доходящее до фанатизма почитание любовных похождений.

Услышав, что дверь прихожей раскололась под ударами Сент-Малина, Эрнотон первым делом потушил свечу, горевшую в башенке.

Эта предосторожность, разумная, но действительная лишь на мгновение, не успокоила герцогиню; однако тут г-жа Фурнишон, исчерпав все свои доводы, прибегла к последнему средству и воскликнула:

– Господин де Сент-Малин, предупреждаю вас, те, кого вы тревожите, принадлежат к числу ваших друзей; необходимость заставляет меня признаться вам в этом.

– Ну что ж! Это – лишний повод засвидетельствовать им наше почтение, – пьяным голосом заявил Пердикка де Пенкорнэ, подымавшийся по лестнице вслед за Сент-Малином и споткнувшийся о последнюю ступеньку.

– Кто же эти друзья? Нужно на них поглядеть! – вскричал Сент-Малин.

– Да, нужно! Нужно! – подхватил Эсташ де Мираду.

Добрая хозяйка, все еще надеявшаяся предупредить столкновение, которое могло прославить «Гордый рыцарь», но нанесло бы величайший ущерб «Розовому кусту любви», пробралась сквозь тесно сомкнутые ряды гасконцев и шепнула на ухо буяну имя «Эрнотон».

– Эрнотон! – зычно повторил Сент-Малин, на которого это разоблачение подействовало, как масло, вылитое вместо воды на огонь. – Эрнотон! Эрнотон! Быть не может!

– А почему? – спросила г-жа Фурнишон.

– Да – почему? – повторило несколько голосов.