поддержки.

Когда придворные столпились вокруг короля, на его лице усилилось озабоченное выражение, и он подал знак окружающим, что хочет остаться наедине с маркизой де Монтеспан. Видя приближающегося короля, обе ее компаньонки вознамерились удалиться, но маркиза удержала их, заговорив с обычной фамильярностью, которую позволял ей царственный возлюбленный, несмотря на то, что сам он был весьма строг в отношении этикета.

— Государь, здесь маркиза де Сюгжер, которая хотела бы поблагодарить ваше величество за оказанную ей новую милость.

Вдова Скаррон присела в глубоком реверансе.

— Надеюсь, ваше величество позволит самой преданной из ваших слуг, — заговорила она, — выразить безграничную признательность за бесчисленные дары, которыми ее осыпает самый щедрый и великий из всех монархов.

Франсуаза произнесла эту заранее подготовленную речь дрожащим от волнения голосом, но тщеславный Людовик упивался хвалебными эпитетами — за семьдесят лет своего царствования ему ничуть не наскучило быть обожаемым и превозносимым до небес.

— Маркиза, — ответил король, — я чувствовал себя обязанным вознаградить ту заботу, которую вы проявляете по отношению к моим детям, вполне осознавая, что вы являетесь их подлинной матерью.

Это был открытый выпад в адрес госпожи де Монтеспан, но та лишь улыбнулась, помахивая веером. Монарх обернулся к фаворитке, не обращая ни малейшего внимания на мадемуазель дю Трамбле, и резко заговорил с ней:

— Теперь, что касается нас с вами, сударыня.

Сохраняя полное спокойствие, ибо она ожидала нападения, маркиза зашагала рядом с королем, напротив, весьма возбужденным.

— Сударыня, — начал он, набравшись смелости, — к сожалению, я должен сообщить вам принятое мною решение, которое, несомненно, взволнует вас так же, как волнует меня. Необходимо, чтобы мы проявляли крайнюю осторожность в наших отношениях: королева настолько больна, что я должен избавлять ее от всего, что могло бы ее обеспокоить или затруднить выздоровление.

— Ну, разумеется! — вздохнула маркиза с полнейшим равнодушием. Король явно был смущен — он не смотрел на нее, а притворялся, что поглощен белым камешком, который подталкивал тростью. Госпожа де Монтеспан устремила на Людовика взгляд, полный непоколебимого спокойствия, чрезвычайно его раздражавшего.

— Вижу, — сказала она, обмахиваясь веером, — ваше величество выслушали сообщения лекарей королевы, а они, конечно, должны что-нибудь говорить, дабы заработать свое жалование.

— Нет, сударыня. Я руководствуюсь только собственным инстинктом, которому должен повиноваться.

Но фаворитка продолжала, словно не слыша его:

— Раз вы приняли решение, мне остается лишь склониться перед вашим разумом. Проповедники Боссюэ и Бурдалу обладают красноречием, способным обратить в истинную веру даже сквозь каменные стены. Я была обращена, и теперь религия и долг велят мне разорвать отношения, лежащие тяжким бременем на моей совести и морали.

— Что?! — вздрогнув, воскликнул монарх. — Вы предлагаете…

— Чтобы мы расстались? Да, государь. Я беру инициативу на себя. Буду только счастлива избавить вас от унижения приказать мне удалиться.

Но маркиза не переставала улыбаться, и король не мог ее понять. Не без насилия над собой он принял решение объявить о разрыве своей невенчанной королеве. Людовик ожидал дикой вспышки гнева, которыми славилась маркиза и которые ему не раз приходилось испытывать на себе. Но непостижимая Атенаис говорила без всякой злобы. Эта покорность раздражала короля, оскорбляя его мужское достоинство.

— Следовательно, все решено, — продолжала маркиза. — Я оставлю двор завтра. Думаю, чем скорее это произойдет, тем лучше, ибо добрые намерения должны воплощаться без промедлений.

— Значит, вы покидаете мой двор без сожаления?

— Да, безусловно.

Людовик закусил губу, не желая признать, что без него могут обойтись.

— У меня нет причин беспокоиться о моих детях, так как я только что услышала от вашего величества, что о них отлично позаботится их вторая мать. Кроме того, мне, возможно, будет позволено видеть их в своем убежище в Кланьи, где я намерена ожидать дальнейших приказов короля.

— В таком отдаленном месте?

— Пустыня — подходящее место для той, кто ищет спасения, поэтому умоляю ваше величество не препятствовать моим благочестивым намерениям. Будучи великой грешницей, подобно Марии Магдалине, я хочу искупить свои грехи, которые в какой-то мере являются и вашими, так что в молитвах я буду упоминать и моего Луи, и тот скандал, в который мы оба ввергли себя перед всем миром, ставшим ныне для меня слишком роскошным местопребыванием. Я буду молить небеса простить меня и того, кого сама буду стараться простить, стремясь раскаяться и посвятить себя делам милосердия.

— И попытаетесь забыть всех и все?

— Без исключения.

Ударом трости Людовик сбил головку красивой водяной лилии. Так значит, его можно забыть, им можно пренебречь? Его непомерная гордость была тяжко уязвлена, но он попытался скрыть рану за сумрачным и оскорбленным выражением лица.

— Довольно! — заявил король. — Можете отправляться, куда хотите.

— Как только я исполню свой долг, поместив под скипетр справедливости вашего величества персону, которую даже друзья самой королевы сочли бы достойной вашего интереса.

Направившись к стоящей в отдалении Авроре, она добавила:

— Подойдите сюда, мадемуазель.

Девушка повиновалась, покраснев от волнения.

— Государь, эта молодая дама — дочь одного из ваших старых и преданных слуг — подверглась преследованию негодяев, возможно, пытавшихся выместить на родственнице бывшего коменданта Бастилии злобу, которую они питали к нему и к вашему величеству. Она умоляет быть взятой под охрану вашей власти и справедливости.

Людовик смотрел на присевшую в реверансе Аврору, пораженный ее ангельской красотой. Монтеспан отметила произведенный эффект, и ее глаза удовлетворенно блеснули.

— Государь, эта дама явилась жертвой дерзкой попытки похищения на улицах Парижа почти что при дневном свете и спаслась только чудом. Говорите, моя юная подруга, дабы его величество смог поверить в это невероятное событие.

Девушка в нескольких словах изложила происшедшее.

— Клянусь душой! — воскликнул ее царственный слушатель. — Такое злодеяние не должно остаться безнаказанным! Я отдам распоряжение министру полиции разыскать главного виновника.

— Не сомневаюсь, — заметила маркиза, — что преступник — весьма значительное лицо, стоящее выше закона.

— Сударыня, — нахмурившись, возразил Людовик, — знайте, что в своем королевстве я никому не позволю бросать вызов закону.

— И все же, — настаивала маркиза, — я умоляю принять меры ради нашей безопасности, ибо я рассчитываю на то, что эта бедная преследуемая девица будет сопровождать меня в монастырь в Кланьи.

— Будьте спокойны, — ответил король, протянув руку над головой Авроры исполненным достоинства жестом. — Отныне молодая дама находится под моим покровительством. Я позабочусь о том, чтобы все об этом знали, и горе тому, кто посмеет причинить ей зло.

— О, государь, как вы добры! — тихо промолвила Аврора.

— Вы не должны меня благодарить, — ответил Людовик. — Долг монарха — заботиться о своих подданных. Исполнение его становится особенно приятным, — галантно добавил он, не отрывая глаз от Авроры, — когда речь идет о дочери одного из моих дворян и притом о самом совершенном создании, каким мне когда-либо доводилось восхищаться при моем дворе.

— Ваше величество очень любезны, — пробормотала девушка, смущенная взглядом короля не меньше, чем его комплиментами.

— Так! — прошептала маркиза. — Рыба клюет — он проглотил приманку.

— Если вы должны уехать, — обратился король к госпоже де Монтеспан, — то, по крайней мере, мне будет позволено иногда приезжать и нарушать ваше одиночество? Кроме того, как только я сумею прекратить смехотворные сплетни и заставлю замолчать докучливых советников, вы вернетесь… — Атенаис уныло покачала головой, но он продолжал: — Но мы должны показать вашей очаровательной протеже, что ваша просьба не забыта.

— Если ваше величество желает, чтобы мадемуазель дю Трамбле была представлена при дворе, надо поспешить. Иначе… — Тяжело вздохнув, она прикрыла лицо веером. Людовик мог подумать, что фаворитка прячет слезы — в действительности она пыталась скрыть выражение торжества.

Отвернувшись от обеих дам и от остальных придворных, король склонился на пьедестал и погрузился в раздумье, когда внезапно услышал рядом с собой шепот — как будто мрамор обрел дар речи.

— Не правда ли, она божественно прекрасна?

Король резко обернулся, и с его губ сорвалось имя герцога д'Аламеды. Это и в самом деле был Арамис, незаметно подкравшийся и приветствовавший короля Франции. Последнего, впрочем, весьма разозлило вмешательство в его мысли, к тому же он явно не питал любви к испанскому герцогу. Людовик никогда не забывал о трагическом эпизоде молодости, рассказанном нами в романе «Виконт де Бражелон», который с таким же успехом мог бы быть назван «Заговор Арамиса». Напомним, что целью этого заговора было посадить на трон брата-близнеца Людовика, в юности заключенного в Бастилию и кончившего свою несчастную жизнь в другой тюрьме, где его, скрывшего лицо под железной маской и охраняемого капитаном д'Артаньяном, видели Атос и его сын Рауль. Король помнил, что Арамис осмелился захватить его силой, когда при помощи исполина Портоса похитил его из замка Во и заточил в темницу, где он едва не погиб от ужаса, гнева и отчаяния. Стоящий рядом с ним старик однажды лишил его трона, чтобы посадить на него его живое подобие, а такие поступки короли не прощают никогда. Поэтому от Людовика XIV трудно было ожидать, чтобы он простил шевалье д'Эрбле, епископа ваннского, товарища Портоса и друга Фуке — того самого Арамиса, который за много лет до упомянутого заговора вынудил его мать, Анну Австрийскую, принять поставленные им условия. Но Арамис знал, что говорил, когда он заверил Атоса во время бегства от королевского правосудия, что ему достаточно добраться до Испании, дабы примириться с королем, к которому он выказывал свое презрение. И в самом деле, являясь генералом ордена иезуитов, Арамис смог возвыситься до звания посла Испании при французском дворе. Причины государственной политики вынудили Людовика радушно принять герцога д'Аламеду, доверенное лицо его шурина Карла II. Все же задавать подобный вопрос королю было почти беспрецедентным случаем, поэтому лицо Людовика приняло холодное и высокомерное выражение.

— Сударь, — осведомился он тоном, соответствующим его взгляду, — вы, кажется, задали мне вопрос?

— Упаси Бог, чтобы я настолько забылся, государь, — кланяясь, ответил старый герцог. — Я просто отважился откликнуться на мысли вашего величества. Умоляю простить мне мою ошибку или мой проступок.

— О ком вы говорите? — спросил король, впечатленный проницательностью собеседника.

— О даме, которая только что имела честь говорить с вашим величеством и…