И действительно, казалось, ореол счастья осенял голову Луизы, а взор Сальвато светился гордостью.

Луиза стала еще прекраснее, Сальвато — еще величественнее.

Некое таинственное и все же очевидное преображение совершилось в Луизе. Теперь в ее красоте было то новое, что отличало Галатею-женщину от Галатеи-статуи.

Вообразите целомудренную Венеру, вступающую в Эдем и под шепот ангелов любви превращающуюся в Еву из книги Бытия.

Это новое сквозило в цвете ее лица, в котором белизна лилии соединилась с румянцем и бархатистостью персика, в ее глазах, в которых последние отблески девственности смешались с первым пламенем любви.

Ее головка, откинутая назад, казалось, не имела сил нести бремя счастья; ее трепещущие ноздри ловили в воздухе новые, доселе неведомые ароматы, из ее полуоткрытых губ вырывалось прерывистое, сладострастное дыхание.

Микеле, увидев ее, не мог удержаться от восхищенного возгласа:

— Что это с тобой, сестрица? Ах, как ты хороша! Луиза улыбнулась, взглянула на Сальвато и протянула руку Микеле.

Казалось, она говорила: «Я обязана своей красотой тому, кому обязана своим счастьем».

Потом голосом нежным и ласкающим, как песня птицы, произнесла:

— Ах, как прекрасен Пестум! Как жаль, что мы не можем вернуться туда завтра, послезавтра, быть там каждый день!

Сальвато прижал ее к своему сердцу. Было очевидно, что и он, так же как Луиза, находит, что Пестум — это рай на земле.

Шагом столь легким, что, казалось, они едва касались ступеней лестницы, молодые влюбленные поднялись к себе в комнату. Но, перед тем как туда войти, Луиза оглянулась и обронила:

— Микеле, через четверть часа мы уезжаем.

Спустя пятнадцать минут карета уже стояла у подъезда. Но Луиза спустилась вниз почти через час. Теперь лицо ее казалось совсем иным: оно было затуманено печалью и блеск глаз померк в слезах.

Хотя влюбленные должны были увидеться на другой день, прощание их от этого не стало менее грустным. Действительно, когда любят и расстаются, пусть даже на один день, на это время влюбленные передают свое счастье в руки судьбы.

Чья мудрость, как бы велика она ни была, может предвидеть то, что случится между восходом и заходом солнца?

Когда Луиза спустилась вниз, уже начало темнеть; экипаж ждал ее больше сорока пяти минут.

Карета была запряжена тремя лошадьми. Пробило семь часов. Возница обещал вернуться в Неаполь к десяти вечера.

Луиза собиралась проехать прямо к Беккеру и убедить его последовать совету, который дал Сальвато.

Он же должен был возвратиться в Неаполь на другой день и поступить в распоряжение генерала.

Прошло еще десять минут, а прощание все длилось. Молодые люди, казалось, были не в силах расстаться. То Сальвато не отпускал Луизу, то Луиза удерживала Сальвато.

Наконец карета тронулась, звякнули бубенцы, и платок Луизы, мокрый от слез, послал ее возлюбленному последний привет; тот откликнулся, помахав в воздухе шляпой.

И тут же карета, которая постепенно исчезала в вечернем сумраке, совсем исчезла за поворотом улицы.

По мере того как Луиза удалялась от Сальвато, магнетическая сила воздействия на нее молодого человека ослабевала; вспомнив о причине, которая ее сюда привела, Луиза стала серьезной, а ее задумчивость перешла в грусть.

За время всего пути Микеле не обмолвился ни одним словом, которое могло бы выдать, что ему известна ее тайна и что он совершил некое путешествие.

Они благополучно миновали Торре дель Греко, Резину, Портичи, мост Магдалины, Маринеллу.

Беккеры жили на улице Медина, между улицей Флорентийцев и переулком Сгидзитиелло.

На Маринелле Луиза велела кучеру высадить ее у фонтана Медина, то есть в конце улицы Мола.

Но, еще не проехав Пильеро, по большому скоплению народа, спешившему на улицу Мола, Луиза стала замечать, что в той части города происходит нечто необычное.

Вблизи улицы Порто кучер заявил, что карета дальше не пойдет: его лошадь могут поранить в общей сутолоке повозок и лошадей.

Микеле со всей пылкостью начал уговаривать свою молочную сестру сойти с кареты и вернуться домой другим путем, в обход, или же нанять лодку, которая за полчаса доставит их до Мерджеллины.

Но у Луизы была цель; она считала ее для себя священной и отказалась изменить свое решение. К тому же вся толпа устремилась к улице Медина, шум, доносившийся оттуда, и несколько выкриков, которые уловила молодая женщина, — все это пробудило в ее сердце тревогу.

Ей казалось, что весь этот народ, который, бурля, затопил улицу Медина, толковал что-то о заговорах, об изменах, кровавых убийствах и называл имена Беккеров

Она соскочила с кареты, вся дрожа, вцепилась в руку Микеле и вместе с ним позволила общему потоку увлечь себя.

В глубине улицы виднелись пылающие факелы и сверкающие штыки; среди смешанного гула раздавались угрожающие возгласы.

— Микеле, — сказала Луиза, — стань на край фонтана и скажи мне, что ты видишь.

Микеле повиновался и, глядя оттуда поверх голов, стал всматриваться в глубину улицы.

— Ну что? — спросила Луиза. Микеле колебался.

— Да говори же! — воскликнула Луиза, все больше тревожась. — Говори! Что ты видишь?

— Я вижу полицейских, держащих факелы, и солдат, охраняющих дом господ Беккеров.

— Ах, — простонала Луиза, — этих несчастных предали! Мне надо проникнуть к ним, надо их видеть!

— Нет, нет, сестрица! Ведь ты ни в чем этом не виновата, правда же?

— Благодарение Богу, нет.

— Тогда пойдем. Уйдем отсюда!

— Нет, напротив — идем вперед!

Потянув Микеле к себе, она заставила его соскочить с края фонтана, и они смешались с людской массой.

В эту минуту крики усилились, в толпе произошло какое-то движение; послышался стук прикладов о мостовую и повелительный окрик: «Разойдись!» Между людьми образовалось подобие коридора, и Микеле с Луизой оказались рядом с двумя пленниками; один из них, младший, держал в руках, прикрученных веревками к туловищу, белое знамя Бурбонов.

Их конвоировала стража; у каждого солдата в одной руке была сабля, в другой — факел; несмотря на проклятия, гиканье и оскорбления со стороны черни, всегда готовой поносить и проклинать слабейших, пленники шли с высоко поднятой головой, как люди, которые хранят благородную верность своим убеждениям.

Оцепеневшая от ужаса Луиза при виде этой сцены, вместо того чтобы, как другие, отойти в сторону, осталась стоять на месте и очутилась лицом к лицу с младшим пленником, Андреа Беккером.

Оба, узнав друг друга, отступили на шаг назад.

— Ах, сударыня, — горько сказал молодой человек, — я уже понял, что это вы меня предали, но не думал, что у вас хватит мужества присутствовать при моем аресте!

Сан Феличе порывалась ответить, отрицать, возражать, призывать Господа в свидетели, но пленник тихо от нее отстранился и прошел мимо, сказав:

— Я вас прощаю от имени моего отца и своего имени, сударыня. И пусть Бог и король простят вас так же, как прощаю вас я!

Луиза хотела что-то сказать, но голос ее пресекся, и под крики «Это она! Это Сан Феличе донесла на них!» она без чувств упала на руки Микеле.