Однако часовой, стоявший на улице, тотчас же выстрелил, и пуля пробила оконную перекладину.

После ареста Дютертра командование конвоем было возложено на его заместителя Гийе.

Но Гийе, как мы говорили, был ничуть не лучше Дютертра. Когда на следующий день мэр города Сен- Мексан, где обоз сделал остановку, подошел к ссыльным и имел несчастье сказать им: «Господа, я принимаю горячее участие в вашей судьбе, и все добрые граждане разделяют мои чувства» — Гийе лично арестовал мэра, приставил к нему двух солдат и приказал им доставить его в тюрьму.

Однако жестокая выходка настолько возмутила жителей города, видимо очень любивших этого почтенного человека, что они взбунтовались и заставили Гийе вернуть свободу главе городской власти.

Больше всего ссыльных беспокоило то, что они ничего не знали о конечной цели своих скитании. Они слышали, что поговаривали о Рошфоре, но в виде туманных намеков. Лишенные всякой связи с родными, они ничего не могли узнать о своей дальнейшей судьбе.

В Сюржере их судьба прояснилась.

Мэр настоял на том, чтобы заключенных поместили на постоялом дворе. Пишегрю, Обри и Деларю лежали на матрацах, расстеленных на полу в комнате второго этажа, отделенной от нижнего полом с такими большими щелями, что можно было видеть все, что происходит внизу.

Командиры конвоя, не подозревая, что их видят и слышат, приказали подать ужин. К ним присоединился какой-то морской офицер. Каждое слово, произнесенное ими, представляло большой интерес для несчастных узников, и они внимательно слушали.

Длительный и обильный ужин проходил очень оживленно. Мучения, которым подвергались ссыльные, служили поводом для веселья. В половине первого, когда ужин был окончен, морской офицер заметил, что пора обсудить операцию.

Слово «операция», как понятно читателю, заставило трех осужденных насторожиться.

Неизвестный им человек, выполнявший обязанности секретаря Гийе, принес перья, чернила, бумагу и принялся писать под диктовку начальника.

То был протокол, свидетельствовавший о том, что, согласно последним предписаниям Директории, ссыльные пребывали в своих клетках до тех пор, пока их не доставили на «Ослепительный» — бригантину, приготовленную для них в Рошфоре.

Пишегрю, Обри и Деларю были поражены услышанным; заранее составленный протокол о том, что должно произойти лишь на следующий день, не оставлял сомнений в том, что их отправляют в ссылку. Но они утаили это от своих товарищей, полагая, что те успеют узнать это печальное известие в Рошфоре.

Заключенные прибыли туда 21 сентября, между тремя и четырьмя часами пополудни. Обоз свернул с городской мостовой, проехал под насыпью, где его поджидала огромная толпа зевак, обогнул площадь и направился к берегу Шаранты.

Теперь сомнения отпали не только у тех, кто случайно подслушал роковую тайну, но и у тринадцати осужденных, до сих пор ни о чем не подозревавших. Вскоре их посадят на судно, отдадут во власть океана, и люди, лишенные самого необходимого для жизни, изведают все опасности плавания, исхода которого нельзя было предвидеть.

Наконец повозки остановились. Несколько сотен матросов и солдат выстроились в шеренги и, позоря морскую честь, встретили ссыльных, которым пришлось с сожалением покинуть свои клетки, яростными воплями:

— Долой тиранов! В воду! В воду предателей!..

Один из них вышел вперед — должно быть, для того чтобы привести свою угрозу в исполнение; другие следовали за ним. Генерал Вийо подошел к нему и, скрестив руки, сказал:

— Негодяй! Ты слишком труслив, чтобы оказать мне эту услугу!..

Когда подошла шлюпка, один из помощников капитана провел перекличку, и осужденные по очереди заняли места.

Последний по списку, Барбе-Марбуа, был в столь тяжелом состоянии, что помощник капитана заявил: если посадят на судно такого слабого, умирающего человека, он не выдержит и двух дней плавания.

— Какая тебе разница, дурак? — сказал ему командовавший Гийе. — Тебе придется лишь предъявить его кости.

Четверть часа спустя осужденные поднялись на борт двухмачтового корабля, стоявшего на якоре посредине реки. То был «Ослепительный», небольшое каперское судно, захваченное у англичан. Их встретила дюжина солдат, казалось нарочно подобранных на роль палачей.

Заключенных поместили на нижней палубе в очень тесное помещение с низким потолком; половина из них едва могла сидеть, а другая половина не могла встать во весь рост, и они были вынуждены меняться местами, хотя одно положение было не лучше другого.

Час спустя тюремщики соизволили вспомнить, что заключенные, видимо, нуждаются в еде, и спустили им два чана — один из них был пустым, и его отставили в сторону, а другой был наполнен полусырыми бобами, плававшими в ржавой воде, еще более отвратительной, чем посудина, в которой их подали. Пайковый хлеб и немного воды — единственное, что употребили в пищу узники, — довершили гнусную трапезу, которую подали тем, кого сограждане избрали как самых достойных в качестве своих представителей.

Ссыльные не притронулись к бобам из чана, хотя не ели уже в течение полутора суток, то ли из отвращения, внушаемого им кушаньем, то ли из-за того, что тюремщики не сочли нужным дать им ложки или вилки.

Заключенные были вынуждены держать дверь открытой, чтобы в их конуру проникало немного воздуха; тут же они стали мишенью для насмешек солдат, которые перешли в своей грубости все пределы, и Пишегрю, забыв, что уже не имеет права командовать, приказал им замолчать.

— Лучше сам замолчи, — отозвался один из них. — Берегись, ты пока еще в наших руках.

— Сколько тебе лет? — спросил Пишегрю, видя, как он молод.

— Шестнадцать, — отвечал солдат.

— Господа, — сказал Пишегрю, — если мы когда-нибудь вернемся во Францию, нам следует хорошенько запомнить этого отрока: он подает надежды.

Прошло пять часов, прежде чем корабль был готов к отплытию; наконец он снялся с якоря и через час остановился на большом рейде.

Было около полуночи.

На палубе послышался сильный шум; помимо усилившихся угроз, которые не прекращались с тех пор, как ссыльные прибыли в Рошфор, до них отчетливо доносились крики: «В воду!», «Утопить!» Они не делились друг с другом своими тайными мыслями, но все ждали, что скоро их мучения закончатся в водах Шаранты. Вероятно, корабль, где они находились, или тот, на борт которого их должны были доставить, были судами, снабженными затычкой: этот хитроумный способ придумал Нерон, чтобы избавиться от своей матери, и Каррье, топивший роялистов.

Раздается команда спустить на воду две шлюпки; один из офицеров громким голосом приказывает всем оставаться на своих местах, затем, после короткой паузы, называет имена Пишегрю и Обри.

Они обнимают своих товарищей, прощаясь с ними, и поднимаются на палубу.

Проходит четверть часа.

Внезапно вызывают Бартелеми и Деларю.

Очевидно, тюремщики разделались с первой парой заключенных и настал черед двух других. Они обнимают своих товарищей, как Обри и Пишегрю, и поднимаются на палубу; затем их сажают в маленькую шлюпку бок о бок друг с другом. Один из матросов садится на скамью напротив; поднимают парус, и шлюпка быстро отплывает.

Двое ссыльных то и дело ощупывает дно лодки ногой, ожидая, что неожиданно откроется люк, через который, вероятно, сбросили в воду их товарищей, и они в свой черед отправятся на дно.

Однако на сей раз опасения заключенных были напрасны: их лишь перевезли с борта бригантины «Ослепительный» на борт корвета «Отважный», куда до этого доставили двух их товарищей, а за ними должны были последовать двенадцать остальных.

Ссыльных встретил капитан Жюльен; на его лице они фазу же попытались прочесть уготованную им судьбу.