уважение и свое расположение.

Людовик».

Итак, с одной стороны Ожеро торопил события письмами Бонапарта, а с другой — письма Людовика XVIII заставляли Пишегрю спешить.

Узнав, что Ожеро поставлен во главе семнадцатой дивизии, то есть стал командующим вооруженных сил Парижа, роялисты поняли, что нельзя терять ни минуты.

Поэтому Пишегрю, Вийо, Барбе-Марбуа, Дюма, Мюрине, Деларю, Ровер, Обри, Лафон-Ладеба — одним словом, весь роялистский стан собрался на совещание у генерал-адъютанта Рамеля, командующего гвардией Законодательного корпуса.

Рамель был храбрым воином и служил генерал-адъютантом в Рейнской армии под началом генерала Дезе; первого января 1797 года он получил предписание Директории прибыть в Париж для командования гвардией Законодательного корпуса.

Гвардия состояла из батальона в количестве шестисот человек, большинство из которых составляли гренадеры Конвента, те, что столь храбро, как мы видели, шли тринадцатого вандемьера в бой под командованием Бонапарта.

Пишегрю ясно обрисовал ситуацию. Рамель, стоявший всецело на стороне обоих Советов, был готов подчиниться приказам их председателей.

Пишегрю предложил разрешить ему в тот же вечер встать во главе двухсот человек и арестовать Барраса, Ребе-ля и Ларевельер-Лепо, которым на следующий день было бы предъявлено обвинение. На беду, было оговорено, что решение будет принято большинством голосов. Любители проволочек воспротивились предложению Пишегрю.

— Конституция в состоянии нас защитить! — вскричал Лакюе.

— Конституция бессильна против пушек, а на ваши декреты ответят пушками, — возразил Вийо.

— Солдаты будут за нас, — стоял на своем Лакюе.

— Солдаты на стороне того, кто им приказывает, — сказал Пишегрю. — Не хотите решиться — вы погибли. Я же, — печально прибавил он, — давно пожертвовал своей жизнью; я устал от всех этих споров: они ни к чему не ведут. Когда я вам потребуюсь, вы придете ко мне.

С этими словами он удалился.

Когда отчаявшийся Пишегрю выходил от Рамеля, почтовая карета остановилась у ворот Люксембургского дворца, и Баррасу доложили, что прибыл гражданин генерал Моро.

Моро было в ту пору тридцать семь лет; только он вместе с Гошем служил противовесом если не удаче, то репутации Бонапарта.

В этот период он вступил в организацию, ставшую впоследствии обществом заговорщиков; оно было основано в 1797 году и распущено лишь в 1809 году после битвы при Ваграме вследствие гибели полковника Уде, возглавлявшего это так называемое общество Филадельфов. Здесь Моро прозвали Фабием, в честь знаменитого римского консула, одержавшего победу над Ганнибалом благодаря умению выжидать.

Поэтому Моро окрестили Выжидающим.

К несчастью, его медлительность не была результатом расчета, а следствием характера. Моро был начисто лишен твердости в политических взглядах и решимости в проявлениях воли.

Будь он от природы наделен большей силой, он мог бы оказывать влияние на события во Франции и построить свою жизнь так, чтобы она не уступала самым блистательным судьбам нынешних и античных времен.

Моро родился в Бретани, в Морле, в уважаемой и скорее богатой, нежели бедной семье; его отец был видным адвокатом. В восемнадцать лет, испытывая влечение к военной службе, он поступил добровольцем в армию. Его отец, который хотел, чтобы юный Моро, как и он, стал адвокатом, купил сыну право выйти в отставку и отправил его в Рен учиться юриспруденции.

Вскоре юноша приобрел некоторое влияние на товарищей благодаря своему бесспорному интеллектуальному превосходству.

Уступая Бонапарту в уме, уступая Гошу в непосредственности, он тем не менее превосходил многих своими способностями.

Когда в Бретани начались волнения, предшествовавшие Революции, Моро встал на сторону парламента, выступил против двора и увлек за собой всю студенческую корпорацию.

В результате этого между Моро, которого с тех пор прозвали генералом парламента, и комендантом Рена разгорелась борьба, и в ней старый воин не всегда одерживал верх.

Комендант Рена отдал приказ арестовать Моро.

Моро, в гениальности которого заключалась осмотрительность или скорее осмотрительность которого была гениальной, нашел способ ускользнуть от тех, кто его разыскивал; каждый день он показывался то в одном, то в другом месте, дабы все были твердо уверены, что глава парламентской оппозиции не покинул древней столицы Арморики.

Но позже он увидел, что парламент, который он защищал, воспротивился созыву Генеральных штатов. Моро посчитал, что созыв их необходим для грядущего процветания Франции, и перешел в другой лагерь, сохранив при этом свои убеждения, поддержал созыв Генеральных штатов и отныне стал во главе всех мятежных организаций, возникавших в Бретани.

Он был предводителем бретонской молодежи, собиравшейся в Понтиви, когда генеральный прокурор департамента, стремясь использовать этого одаренного человека, чьи способности проявлялись в некотором роде сами собой, назначил его командующим первым батальоном волонтеров департамента Иль-и-Вилен.

Впрочем, вот что говорит сам Моро:

«В начале Революции, призванной положить начало свободе французского народа, я был обречен изучать законы. Революция изменила направление моей жизни: я посвятил ее военному делу. Я вступил в ряды солдат свободы не из честолюбивых соображений, а избрал военное поприще из уважения к правам народа: я стал воином, потому что был гражданином».

Благодаря своей спокойной и даже несколько вялой натуре Моро обладал умением безошибочно ориентироваться среди опасностей и поразительным для молодого человека хладнокровием. В ту пору в армии еще не хватало солдат, но вскоре они повалили толпами; несмотря на свои недостатки, Моро снискал чин бригадного генерала в армии, где главнокомандующим был тогда Пишегрю.

Гениальный Пишегрю оценил талантливого Моро и присвоил ему в 1794 году чин дивизионного генерала.

С этого времени тот встал во главе двадцатипятитысячного корпуса; в частности его обязанностью было ведение осад.

В блистательной кампании 1794 года, подчинившей Голландию Франции, Моро командовал правым флангом армии.

Все стратеги считали завоевание Голландии невозможным, поскольку территория этой страны, расположенная, как известно, ниже уровня моря, отвоевана у воды и может быть затоплена в любой момент.

Голландцы отважились почти что на самоубийство: они открыли плотины, удерживавшие морские воды, и попытались предотвратить вражеское вторжение, затопив свои провинции.

Однако неожиданно грянул невиданный для этой страны мороз, достигавший пятнадцати градусов, такой, что бывал здесь лишь раз в сто лет; мороз сковал каналы и реки льдом.

И тут французы с присущей только им дерзостью решили рискнуть. Сначала вперед выходит пехота, за ней следует кавалерия, потом легкая артиллерия; видя, что лед выдерживает этот необычный вес, французы спускают и катят по глади водоема тяжелые осадные орудия. Люди бьются на льду, как на твердой почве; англичан атакуют в штыки и обращают в бегство; австрийские батареи взяты с бою; то, что должно было спасти Голландию, губит ее. Холод, который стал впоследствии заклятым врагом Империи, оказался верным союзником Республики.

После этого ничто уже не может помешать завоеванию Соединенных провинций. Крепостные валы больше не защищают городов: уровень льда достиг высоты валов. Взяты Арнхайм, Амстердам, Роттердам и Гаага. Завоевание Оверэйссела, Гронингена и Фрисландии довершает падение страны.