Наконец, пробил час, когда нам пришлось разлучиться навсегда в этом мире: Бетси – с отцом, а мне – с супругом.

Я решительно не хотела, чтобы покойного опустили в могилу чужие руки, руки постороннего – того, кто только что изгнал нас из комнаты, где родилась моя дочь и где умер он.

Я заранее известила преподобного Джона Мюллера, пастора из Милфорда, двадцать лет дружившего с моим мужем, о похоронах, и он явился в назначенное время с женой и двумя дочерьми.

Почтенный пастор прочитал над умершим заупокойные молитвы и пролил слезы за тех близких усопшего, кто его пережил; ведь у нас не осталось ни одного родственника во всем мире, и я и моя дочь – последние в роду.

Когда Бог возьмет к себе и меня, и Бетси – во всяком случае, если Бетси не выйдет замуж и не оставит на земле детей, – от наших двух семей не останется никакого следа, кроме небольшого могильного пригорка, который через несколько лет и сам сгладится под мхом и травой.

И мы так же исчезнем; ибо, Боже мой, да разве захочет человек образованный жениться на сироте- бесприданнице? А стать женой мастерового Бетси никогда не согласится.

Прибытие доброго г-на Мюллера открыло новый источник слез.

Увы, когда человека постигают большие беды и он долго плачет, порою кажется, что источник слез исчерпался, иссяк, высох до последней капли; чувствуя, как опустошено его сердце и как горят его веки, он спрашивает себя, откуда взяться новым слезам, и тут внезапно, услышав простые слова, увидев старого друга, он с удивлением замечает, как вновь оживает его сердце, а к глазам подступают слезы; тогда плотина прорывается, и по лицу его льются слезы еще более горькие и обильные, чем раньше.

Именно это и произошло с нами, едва мы увидели на пороге дома г-на Мюллера и его семейство.

Этот миг означал вторую разлуку с нашим дорогим усопшим.

До прибытия г-жи Мюллер и двух ее дочерей мы с Бетси оставались в комнате умершего, время от времени касаясь губами этого бесчувственного гроба, словно наши поцелуи стремились проникнуть сквозь дерево, чтобы заставить покойного вздрогнуть в его саване; но, когда пришел г-н Мюллер, надо было предоставить гроб могильщикам, тело – могиле, а душу – вечности!

Мы в последний раз попрощались с этим столь дорогим для нас прахом и позволили г-же Мюллер и двум ее дочерям отвести нас в ту комнату на третьем этаже, в которой нам отныне предстояло обитать.

Но в конце концов, осмотрев комнату, мы весьма утешились: окна ее выходили на кладбище.

Почти посредине огороженного кладбища зияла яма, ожидающая покойника; это она, наполнившись, должна была разделить вечностью нас и нашего отца и мужа.

Войдя в эту комнату и через окно увидев вырытую могилу, я до такой степени разволновалась, что едва не упала в обморок.

Но тут Бетси подошла ко мне, поддержала рукой за талию и прошептала мне на ухо:

– Будь спокойна, дорогая матушка! Рядом с ним остается место и для нас!

Она умела утешить!

У меня потекли не столь горькие слезы.

Как ни мало сказала моя дочь, теперь к ним примешивалась надежда; однако присоединиться к моему любимому супругу означало оставить навек мою обожаемую дочь!

Но у сердца есть свои тайны, свои безумные верования, свои несбыточные упования.

Несколько слов моей девочки поддержали меня куда больше, нежели дружеские соболезнования г-жи Мюллер и ее дочерей.

Правда, эти слова были сказаны Бетси; будь они произнесены кем-нибудь другим, они бы, наверно, незамеченными скользнули по моей печали.

Тем временем покойника вынесли из комнаты.

Глухие удары колокола известили нас, что гроб внесли в церковь.

Затем прошло немало времени, в течение которого ни единый звук не долетал до нас.

Тихо произнесенные заупокойные молитвы, прошелестев над землей, пролетев сквозь пространство, возносились к Небу на крыльях веры.

Не кажется ли вам: чем тише вы говорите, тем лучше слышит вас Всевышний?!

Неожиданно колокол возобновил свои угрюмые звоны, свои скорбные дрожания; таким образом нас известили о том, что тело вынесли из церкви, чтобы отнести его на кладбище.

При каждом таком известии о дорогом усопшем – известии, доносимом до нас колокольным звоном, из наших глаз вновь начинали литься слезы, казалось бы иссякнувшие; из глубины груди вырывались рыдания, казалось бы задавленные.

Мы сидели, но тут рывком обе поднялись и подошли к окну.

Ведь наши глаза, а особенно наши сердца, в последний раз видели гроб столь любимого нами человека.

Госпожа Мюллер и ее дочери, опасаясь, вероятно, что от этой картины наша мука перейдет всякую меру, решили отвести нас как можно дальше от окна, в то место комнаты, откуда мы не смогли бы видеть завершение похоронной церемонии.

Наши самые заклятые враги не смогли бы действовать во вред нам так, как пытались сделать это наши неловкие друзья.

По выражению наших лиц, по нашим отстраняющим жестам они поняли, что лучше полностью предоставить нас самим себе и нашему горю.