Томаша. Старика уже ничто не могло утешить. Он выдержал невероятное путешествие из Подлажице, чтобы отойти в смерть, облегчив душу, но разум нанес ему сокрушительный удар. Если это была одна из излюбленных шуток Господа, то у Него извращенное чувство юмора. Беспомощный взгляд аббата наткнулся на него.

– Я оставил их, – прошептал Томаш. – Они рассчитывали на меня, а я их оставил.

– Господь простит тебя, – пробормотал аббат. – Ты ушел, чтобы подготовить свою душу к вечности. Это святой долг каждого…

– Послушай меня, преподобный отец, – выдохнул Томаш. Он приподнялся, по-прежнему цепляясь за капюшон Мартина, и снова упал на спину. – За то зло, что я причинял своим собратьям, я уже расплатился. Я сумел полюбить заблудшие души Господа.

– Ego te absolve… – начал было аббат.

– Но я также согрешил и по отношению к святому Бенедикту, – прошептал Томаш. – Сможешь ли ты отпустить мне и этот грех, преподобный отец? Сможешь ли?!

– Я не знаю, – ответил Мартин, вздрогнувший от позднего выкрика Томаша, как от удара.

– Только ты можешь это сделать, – чуть слышно произнес Томаш. – Только ты. Только ты можешь это сделать, преподобный отец, ибо ты повинен в том, что я совершил этот грех!

Старик судорожно вцепился в рясу аббата Мартина, вынудив того упасть на колени перед его одром. Павел сделал еще один шаг вперед, но Мартин нервным жестом заставил его остановиться. Он попытался освободиться из мертвой хватки Томаша, но рука умирающего была словно железной.

– Помнишь ли, что ты мне приказал совершить? Тогда?

Мартин уронил голову на грудь. Павел в ужасе смотрел, как стареет на глазах лицо аббата.

– Да, – прошептал Мартин.

– Obodientia. Знаешь ли ты, что это означает, преподобный отец?

– Это не твой грех, брат Томаш. Это целиком и полностью мой грех. Кровь этого безвинного существа падет на мою голову, а не на…

– Obodientia! Вот против чего я согрешил, преподобный отец. Ты принудил меня, а я поступил по-своему!

Павел содрогнулся. Он невольно схватился рукой за горло. Ужас, растущий в нем, полностью заглушил отвращение к сотням умерших от чумы там, снаружи, на улицах.

– Двое мужчин появились в Подлажице, – едва слышно произнес брат Томаш. – Двое мужчин. Они спрашивали о проклятой Книге. Они знали, где она была раньше.

– Брат Томаш, что ты натворил?

– Ты слышал меня, преподобный отец? Двое мужчин спрашивали о ней. Все твои усилия оказались напрасными. Ты не смог уничтожить след, ведущей к библии дьявола.

Рано или поздно сюда придут, и тебе снова придется отдать приказ убить.

Аббат Мартин обеими руками схватил тонкое запястье Томаша. Костяшки его пальцев побелели.

– Что ты натворил, брат? – простонал он.

– Obediential – неожиданно проревел старик. – я согрешил, нарушив приказ! Послушание, брат, послушание! Я не смог выполнить его, преподобный отец! Я проклят и виноват в этом ты!

Аббат бросил на Павла взгляд, вселивший в молодого монаха невыносимый ужас. Павлу резко захотелось возразить тому пониманию, которое он увидел в глазах главы своего монастыря, успокоить его, сказать ему, что он пришел к ложным выводам. Но все это было бы неправдой.

– Он оставил ребенка в живых, – заключил Павел, сам не узнавая собственного голоса. – Он пожалел его. Ребенок – единственное указание на то, что тогда произошло и почему, и этот ребенок где-то там, снаружи, ходит и ищет правду.

– Мы не можем знать это наверняка, – запинаясь, пробормотал аббат Мартин.

– Вопрос в том, – возразил Павел и почувствовал, что голос его стал еще отчужденнее, – можем ли мы позволить себе оставаться в неведении?

– Преподобный отец, – прошептал Томаш. – Я согрешил, нарушив пятое правило ордена Святого Бенедикта, потому что ты хотел заставить меня нарушить пятую заповедь Божью. В тот момент, когда ты отдал мне приказ, ты проклял меня.

Мартин посмотрел на старого монаха широко открытыми глазами.

– Ты хотел предупредить меня? – спросил он. – Ты для этого пришел сюда – чтобы предупредить меня? Кто были эти мужчины?

– Я пришел сюда, чтобы просить тебя отпустить мои грехи, преподобный отец. Я пришел сюда…

– Кто были эти мужчины?! – закричал аббат. – Откуда пришли? Откуда они пришли? Говори! Говори, говори! Отпусти мне грехи, преподобный отец. Павел встал рядом с аббатом и положил руку ему на плечо. Мартин резко обернулся к нему, и старый Томаш, по-прежнему держащийся за его рясу, чуть не разорвал ее надвое. Аббат рванул прочь руку старика, как безумный.

– Сообщи Хранителям! – задыхаясь, выпалил Маркин. – Наша тайна раскрыта. Мы должны что-то предпринять. Время пришло. О Господи, время пришло…

– Преподобный отец… – начал было Павел.

– Отпусти меня! – простонал Мартин и снова дернул руку Томаша. Он попытался вскочить на ноги, но упал на колени перед одром умирающего. – Проклятье, отпусти меня, отпусти меня!

– Отпусти мне…

– Отпусти меня! Брат Павел, ты должен выполнять свою задачу, ты и остальные. Боже мой, если это возможно, да минет нас чаша сия!

С нечеловеческой силой аббат Мартин дернул руку Томаша и наконец отцепил ее от своей рясы. Его одежда разорвалась от воротника до груди.

– Быстрее, брат Павел, мы не можем терять ни минуты! Павел промолчал и перекрестился. Аббат остановился и проследил за его взглядом, все еще сжимая руку брата Томаша. Тот смотрел мимо него на потолок спальни, но Павел знал, что на самом деле взгляд старика идет значительно дальше и достигает страны, лежащей за порогом нашего мира. Ему почудилось, что он еще разобрал последнее «Отпусти мне…». Томаш напрасно пришел сюда. Где бы ни находилось его спасение, в Браунау его точно не было.

Одно мгновение аббат Мартин неподвижно смотрел на мертвеца. Затем мягко уложил ослабевшую руку, которую сжимали его пальцы, возле умершего, на его ложе. Он выпрямился и посмотрел на Павла. Тот отчаянно сжал губы, увидев, как сильно постарел аббат за несколько последних минут.

– Пришел твой час, – заявил аббат. – Собери своих братьев.

И он вышел из спальни, гордо выпрямив спину и с трудом переставляя ноги. Перед глазами Павла неожиданно возникла картина – обессиленный аббат, стоящий в церкви в Подлажице после происшедшей там резни. В этот раз он выглядел гораздо хуже. Создавалось впечатление, что он покрылся льдом изнутри.

Павел медленно последовал за аббатом, но, прежде чем покинуть зал, обернулся. Брат Томаш был теперь всего лишь темным пятном в полумраке; если не знать, где он лежит, то можно и вовсе не заметить. «Всего лишь неаккуратная кучка грубой материи», – подумал Павел, но именно эта кучка только что разбила на куски весь мир молодого монаха.

Иоланта села у огня. Его зажгли не столько по необходимости, сколько по привычке, и все же она протянула к его теплу руки и ноги. Она казалась куклой в человеческий рост, которую кто-то усадил в кресло. Отец Ксавье бесцеремонно разглядывал ее. Он не ошибся в своей оценке: достаточно было немного ухода и хорошего питания, чтобы к этому тощему существу быстро вернулась его красота.

Отец Ксавье приказал поставить кувшин с вином и два кубка. Вообще-то сам он не собирался пить, но знал: люди пьют гораздо охотнее, когда считают, что собеседник тоже делает иногда пару глотков. Вино, принесенное им для Иоланты, было вовсе не знаком внимания, а лишь средством уменьшить степень ее недоверия к нему; со смешанным чувством злости и скрытой радости отец Ксавье понял, что не сумел достичь своей цели.