махнул рукой.

– А, чтоб ему, – сказал он наконец. – Ладно. Если уж вам так непременно хочется, будьте здесь главным. Я иду с вами. – Он пошарил рукой в поясной сумке и, к изумлению Киприана, вытащил из спрятанного в ее складках футляра тонкий нож. Он покрутил его в пальцах и посмотрел на Киприана. – Как я уже говорил, вы в моем детстве не высиди бы.

– Оставьте нож здесь, – предложил Киприан. – Тот, у кого есть оружие, обязательно его использует. Мы не хотим осуществить запоздалую месть и не хотим причинить насилие.

– Вы боитесь за жизнь ходячих мертвецов, – упрямо возразил ему Андрей, но послушался и положил нож под влажный дерн.

– Я больше боюсь за жизнь двоих безумцев, которые намереваются проникнуть в царство мертвых, – ответил ему Киприан.

Андрей снова посмотрел на него. Киприан улыбался. Андрей улыбнулся ему в ответ. Киприан увидел в его глазах слезы, которые тот с трудом сдерживал, развернулся и вышел под моросящий дождь.

Аббат Мартин стоял в тени снаружи кельи и рассматривал сундук. Цепи матово поблескивали в свете коптилки с рыбьим жиром. Он слышал ее, спрятанную в многослойном саркофаге, состоявшем из уменьшающихся сундуков, каждый из которых был обрызган святой водой и обвешан четками и распятиями, слышал ее, лежащую в саване из дерюги, глубоко, в самом центре подземелья, – библию дьявола. Она дрожала. Она гудела. Она билась. Он догадался, что эти звуки раздаются скорее не в его ушах, а в его сердце, но никакого сомнения не было в том, что звуки реальны. Библия дьявола была живой. Она не звала. Она не манила. Она не угрожала. Она просто лежала там. Она ждала. Она точно знала, что когда-нибудь кто-то придет и откроет сундук, и наделит ее мощью, ради которой она и была создана. И она могла позволить себе подождать. Аббат Мартин улавливал бесстрастное ожидание Книги в ее темнице, и ему становилось холодно.

– Святой отец?

Аббат Мартин медленно обернулся. Павел увиделся ему худым, укутанным в рясу с капюшоном контуром, появившимся рядом с ним из темноты. Мужчины постояли рядом, вглядываясь в келью. За прошедшие годы они часто вот так стояли и смотрели на сундук.

– Время мира подходит к концу, – сказал Мартин.

– А разве оно было когда-нибудь, мирное время? – спросил Павел.

– Не в мире. Прямо здесь.

– Мир страха. Мир ожидания, когда же это произойдет.

– И все равно это был мир.

– Но он закончился однажды днем, двадцать лет назад.

Мартин кивнул.

– Я знаю. Каждый день с тех пор был благословенным подарком.

– Для меня, – заметил Павел, – каждый день с тех пор был святым днем. Точно так же это было и для Буки, хоть он и не может выразить это словами.

– Его проблемы с речью так и не исчезли?

– Гн-н-н-н! – произнес, подражая своему товарищу. Павел и улыбнулся.

Аббат Мартин почувствовал, как и на его лице расплылась улыбка. Никому, кроме Павла, не разрешалось иронизировать над Букой; никто, кроме Павла, не стал бы этого делать. Но насмешка Павла была полна такой симпатии и теплоты к большому неуклюжему парню, с которым он сдружился еще во времена их послушничества, и совершенно лишена колкости и цинизма, что у собеседника перехватывало горло. Это было удивительное родство душ.

Павел отвернулся от сундука и сделал шаг назад. Мартин последовал за ним вверх по темной и мрачной шахте. Как и всегда, когда он уходил подальше от того места, где лежал. Книга, его переполняло облегчение и желание никогда больше сюда не возвращаться. Однако, как правило, это желание стихало, как только он снова поднимался на поверхность и сменялось настоятельной потребностью немедленно спуститься вниз и посмотреть, не случилось ли с ней чего. Он уже давно ограничил свои свидания с Книгой, уступая этой потребности не чаще одного раза в неделю. Все остальные дни недели превратились в его личную епитимью. Были среди них монахи, занимавшиеся в своей келье самобичеванием каждую ночь до тех пор, пока не выступала кровь. Аббат Мартин отказывал себе шесть ночей из семи в желании проскользнуть к темнице библии дьявола и удостовериться в том, что цепи с нее еще не пали. Он завидовал сравнительно незначительным страданиям, которые должны были переносить бичующиеся. Он смутно предчувствовал, что однажды встанет перед сундуком, разомкнет цепи, раскроет саркофаг и освободит Книгу из ее оболочки, только чтобы знать наверняка, что… и тем самым навлечет на мир беду. Это предчувствие заставляло его в предрассветные часы падать на колени на полу кельи и, сложив руки и закрыв глаза, подобно ребенку молиться: «Господи, помоги мне в нужде моей».

– Как дела снаружи? – спросил Павел.

– Тени шатаются между стенами и ждут, что смерть приберет их, – ответил Мартин. – Кто бы мог подумать, что нас однажды станут осаждать эпидемии и порча?

– Милосердие? – спросил Павел.

– Становится все труднее склонять братьев к тому, чтобы они даровали утешение и тепло. И принуждать их к этому я не стану. Они слишком переполнены страхом подцепить инфекцию.

– Мы ничего не боимся. Мы бы… – начал Павел.

Аббат Мартин остановился на неровной каменной лестнице, которая выводила на поверхность. Высоко вверху мигала точка света – вьюшка в обычно закрытой двери, через которую Павел и шестеро его собратьев могли общаться с внешним миром. Он положил руку на плечо худому маленькому монаху.

– Я знаю, – мягко сказал он. – Но это не входит в задачу Хранителей.

– Наша задача – защищать братство монастыря и весь мир. Мы ничего не боимся, святой отец. И разве нельзя себе представить, что эта служба включает в себя помощь братьям наверху и людям снаружи?

Павел тоже прекрасно владел искусством говорить, не называя ничего напрямую. В этом случае он умолчал, что на самом деле ему хотелось сказать: «Помощь тебе, святой отец».

Аббат Мартин прекрасно знал, что юный монах почитает его и пойдет на смерть, если ему вдруг покажется, что тем самым он сможет поддержать аббата Мартина. Почитание Павла наполнило его одновременно теплом и отвращением; он не считал себя, человека, полного ошибок, слабостей и страхов, достойным подобного почтения, и уж точно не от такого преданного, честного брата по вере, как Павел. Он откашлялся.

– Ты знаешь свою задачу, брат, – заявил он наконец.

Павел кивнул и в то же время пожал плечами.

Они полезли дальше наверх.

– Кто-то скоро придет, – отметил аббат Мартин.

– К нам?

– К ней. – Мартин ткнул пальцем в темноту, из которой они поднимались.

– Откуда ты знаешь?

– Я это ощущаю, слышу. Я стою перед ее укрытием и чувствую, как она ждет. Такое впечатление, будто она разговаривает со мной так, что слова не достигают ушей, но я все равно слышу. Она ждет. А когда кто- то ждет, к нему обязательно приходят.

Павел осторожно вздохнул.

– Святой отец… – начал он.

– Кто-нибудь обязательно придет, – повторил аббат. – Время мира прошло. Я знаю это. И она это знает.

– Святой отец…

– Неужели ты не чувствуешь, Павел? Ты ведь дни и ночи проводишь рядом с ней. Она с тобой не разговаривает?

– Я должен возвращаться.

Мартин посмотрел вверх и заметил, что они уже поднялись и стояли возле двери. Он автоматически потянулся к связке ключей. Лицо Павла в неровном свете выглядело юным, худым и бледным. Глаза его