— А то, что меня и этого господина обманули; а кто — неизвестно, — ответил последний резким тоном, доказывавшим, что он потерял к ней всякое доверие.

Он рассказал свое свидание и разговор с Фредериком Дюлонгом; последний подтвердил его слова.

— Ах! — вздохнула Фульмен. — Все это действительно очень странно; но прежде чем выслушать, господин Дюлонг, рассказ о ваших приключениях, мне нужно объяснить вам и Арману свои отношения к Блиде, потому что если вы считаете себя обманутыми, то и я имею право сказать то же про себя.

И Фульмен знаком попросила сесть молодых людей и продолжала:

— Я знакома с Блидой уже пять лет и знаю, что она пользуется громкой известностью, особенно среди иностранцев, и что в настоящее время живет на содержании у одного молодого русского, графа Гоилова. Два дня назад, когда вы мне рассказали, дорогой Арман, о вашей встрече с Дамой в черной перчатке в Петербурге, мне пришло на мысль начать мои поиски с этой стороны, и я тотчас же обратилась к Блиде. Я поехала к ней и спросила ее:

«Слышала ли ты от своего Гоилова, который провел последнее лето в Петербурге, о белокурой женщине, путешествующей в сопровождении старика; одна рука у нее всегда затянута в черную перчатку? При этом я с ваших слов подробно описала ее».

«Будь спокойна, — ответила мне Блида, — если эта женщина была в Петербурге, то я узнаю это сегодня же вечером, потому что у меня сегодня ужинает мой русский с одним из своих друзей, занимающим высокий пост при полиции».

На другой день действительно Блида приехала ко мне и сказала:

«Дама в черной перчатке в Париже: это дочь французского генерала барона де Рювиньи и московской еврейки. Она носит черную перчатку в воспоминание о любимом человеке. Лицо, сопровождающее ее повсюду, — русский майор, граф Арлев; он выдает себя за ее опекуна; но на самом деле он так сильно ревнует ее, что убьет своего соперника, если таковой явится. Они поселились в Париже на площади Эстрапад в старом доме; им прислуживает только один старик.

И Блида сообщила мне все сведения, которые вы узнали от меня вчера, мой дорогой Арман.

— Это странно! — пробормотал Арман.

— Тогда, — продолжала Фульмен, — не называя вашего имени, я рассказала Блиде о роковой, безумной страсти, которую вы питаете к этой женщине, и так как она вызвалась помочь мне, то я поручила ей доставить вам возможность увидеться с нею. В тот же вечер, за час перед тем, как я приехала к вам, Блида была у меня и сказала:

«У меня когда-то был поклонник, с которым мы остались до сих пор друзьями. Это бедный студент, проводящий целые дни в кафе Табурэ; зовут его Фредериком Дюлонгом. Он живет в меблированной комнате на третьем этаже, в доме на площади Эстрапад, и он согласится уступить свою комнату на несколько часов на сегодняшний вечер». Она сообщила мне топографические сведения, которые вам уже известны, вручила ключ от вашей комнаты, господин Дюлонг, и в конце концов уверила меня, что Дама в черной перчатке остается одна от восьми часов до одиннадцати.

Студент и Арман с глубоким вниманием слушали рассказ Фульмен. Наконец студент сказал:

— Сударыня, Блида вас обманула. Вот уже две недели, как я каждый вечер выхожу из дому в восемь часов и возвращаюсь только в одиннадцать. В мое отсутствие кто-то является ко мне. Но сегодня ночью я застал свою дверь и окно раскрытыми настежь.

— А портрет? Портрет, который я видел? — с живостью перебил его Арман. — Ведь не бредил же я, наконец.

Фульмен сидела, задумавшись. Она взяла за руку молодого человека.

— Слушайте, сказала она ему, — вы сомневаетесь во мне, вы по-прежнему не верите мне?

— Нет, — сказал он искренно, — я вижу, что вы откровенны.

— Итак, вы хотите, чтобы я дала вам совет? — спросила Фульмен.

— Давайте…

— Вернитесь домой, забудьте эту загадочную женщину и позвольте мне самой распутать всю эту путаницу и доискаться истины. Что-то подсказывает мне, что эта женщина, которая, по-видимому, избегает вас, замышляет против вас что-то ужасное.

— Вы с ума сошли! — рассмеялся Арман.

— Быть может.

— На что я ей нужен?

— Ах, почем я знаю! — воскликнула Фульмен. — Но что-то говорит мне, что с вами случится несчастье.

В голосе Фульмен звучали волнение и грусть, и Арман невольно вздрогнул.

— Так что же, — прошептал он, — я люблю ее… и я хочу ее видеть!

— Согласны вы еще раз послушаться меня? — спросила Фульмен.

— Я готов.

— Она сказала вам: «Приходите завтра в восемь часов».

— Да.

— И вы пойдете?

— Разумеется!

— Я пойду с вами.

— Вы?

— Я!

— Но это невозможно! — вскричал Арман.

— О, будьте покойны, — успокоила его Фульмен, — я не войду… я останусь на крыше.

И прежде чем молодой человек, растерявшийся от этого решения Фульмен, успел ответить, она обернулась к студенту.

— Господин Дюлонг, — сказала она, — вы уступите еще раз вашу комнату на сегодняшний вечер, не правда ли?

— Иначе говоря, — ответил студент, — я не посмею войти в свою комнату после того, что случилось со мною вчера.

— Вы правы, — сказала Фульмен, — ведь вы еще не рассказали нам своего вчерашнего приключения. Быть может, ваш рассказ прольет луч света на все эти таинственности.

— Обыкновенно, — начал рассказывать Фредерик Дюлонг, — я выходил из дому в восемь часов, шел в кафе Табурэ и играл там в домино или на биллиарде до одиннадцати. Но вчера, в то время, когда я поворачивал за угол улицы Вожирар, меня остановил посыльный и подал мне письмо. Я подошел к газовому фонарю и прочитал его.

«Старинный друг г-на Фредерика Дюлонга, — писали мне, — очень желающий увидеться с ним, просит его последовать за подателем этой записки».

— Я хотел было отказаться, объяснив посыльному, что меня ждет неотложное дело, но он поспешил предупредить меня, сказав почтительным тоном.

«Карета барыни ожидает вас на площади Одеон».

«Карета! О-го, — сказал я себе. — Это другое дело!».

Я последовал за посыльным и увидал светло-голубую карету, запряженную великолепными лошадьми. Ливрейный лакей открыл дверцу, а посыльный удалился. Я сел в карету; тогда лакей сказал мне:

«Сударь, вы позволите мне сесть рядом с вами, потому как мне поручено сообщить вам нечто».

«Как хотите», — ответил я.

Карета покатила. Лакей поднял окна, стекла которых, к моему удивлению, оказались матовыми, так что я не мог узнать, куда меня везут. Затем он вынул фуляровый платок и сказал:

«Если господин желает видеть мою госпожу, то он должен позволить завязать ему глаза».

Я нашел это предложение оригинальным и согласился. Подобные истории я читал только в романах.

— Дальше? — спросила Фульмен.

— Карета ехала около двадцати минут и остановилась; слуга сказал мне:

«Не угодно ли вам, сударь, выйти и опереться на мою руку…»

Я вышел, и меня повели. Я шел так несколько минут, в течение которых чувствовал, как хрустит песок