наших милых избранников, на социалистических депутатов? Ты, значит, не видишь, что они делают? Они снова и снова кричат о своем доверии к Пуанкаре! Еще немного - и они заранее подпишутся под объявлением войны, которое будет исходить от него!

Он круто повернулся и еще раз обошел всю комнату.

- Нет, - проговорил Жак. - У нас есть Жоресы... У других Вандервельде, Гаазе...

- Ах, так ты рассчитываешь на великих вождей? - продолжал Мурлан, подойдя к Жаку вплотную. - Но ведь ты их видел в Брюсселе, и видел близко! Неужели же ты думаешь, что если бы эти ничтожества были людьми - людьми, которые по-настоящему решились защищать мир революционным действием, им не удалось бы договориться между собой и дать европейскому социализму единый лозунг? Нет! Они добились популярности, предали анафеме правительства! А потом? А потом они побежали в почтовые отделения и стали отправлять умоляющие телеграммы кайзеру, царю, Пуанкаре, президенту Соединенных Штатов, папе! Да, папе, чтобы он пригрозил Францу-Иосифу преисподней!.. А что делает твой Жорес? Он каждое утро, как презренный трус, отправляется к Вивиани и тянет его за рукав, заклиная своего 'дорогого министра' кричать погромче, чтобы напугать Россию!.. Нет! Рабочий класс обманут собственными вождями! Вместо того чтобы с решительностью возглавить движение, направленное против угрозы войны, они предоставили полную свободу действия националистам, они отказались от возможности революционного восстания, они отдали пролетариат во власть торжествующего капитализма!..

Он отошел шага на два, но внезапно круто повернул назад.

- И к тому же никто не разубедит меня в том, что твой Жорес просто позирует перед зрителями. В глубине души он знает не хуже меня, что партия разыграна! Что все потеряно! Что завтра Россия и Германия кинутся в драку! И что Пуанкаре хладнокровно согласится на войну!.. Во-первых, потому, что он захочет выполнить преступные обязательства, которые взял на себя в Петербурге, а во-вторых... - Он замолчал, подошел к двери, осторожно приоткрыл ее и впустил серую кошку с тремя котятами. - Иди, иди, киска... А во-вторых, потому, что ему до смерти хочется быть тем человеком, кто попытается вернуть Франции Эльзас-Лотарингию!

Он подошел к книжным полкам, занимавшим простенок между окнами и заваленным книгами и брошюрами. Взяв какую-то книгу, он несколько раз похлопал по ней ладонью, словно трепал по шее лошадь.

- Видишь ли, мальчуган, - сказал он мягче, ставя книгу на место, - я не хочу изображать из себя провидца, но я отнюдь не ошибся, когда после их Базельского конгресса написал эту книжку, чтобы доказать им, что их Интернационал основан на фальши. Тогда Жорес обругал меня. Меня обругали все. Сейчас факты сами говорят за себя!.. Это было безумием - хотеть 'примирить' интернационализм социалистический, наш, настоящий, с националистическими силами, которые везде еще стоят у власти... Желать бороться и надеяться победить, не выходя из рамок законности, довольствуясь 'нажимом' на правительства и сводя борьбу к красивым парламентским речам, это было бессмыслицей из бессмыслиц!.. Если хочешь знать, девять десятых из наших знаменитых революционных вождей, в сущности говоря, никогда не смогут решиться действовать вне рамок государства! А в таком случае понятна тебе их логика? Они не сумели, они не захотели вовремя низвергнуть это государство, чтобы поставить на его место социалистическую республику, и теперь им остается только одно: защищать его острием своих штыков, как только первый прусский улан покажется на границе! К чему они и готовятся втихомолку! И подумать только, что придется увидеть это! - продолжал он с яростью, снова круто повернувшись и быстро зашагав к противоположному концу комнаты. - Это будет всеобщее отступничество - уверяю тебя. Отступничество в стиле Гюстава Эрве! Отступничество всех вождей, от первого до последнего!.. Ты читал газеты? Отечество в опасности! Готовьтесь! Сабли наголо! Трам-тарарам! Весь этот бум готовит великую резню!.. Не пройдет недели, как во Франции, а может быть, и во всей Европе не найдется и дюжины социалистов чистой воды: повсюду будут одни только социал-патриоты!

Он быстро подошел к Жаку и положил ему на плечо свою жилистую руку:

- Вот почему, мальчик, я говорю тебе, и ты можешь поверить Мурлану: утекай!.. Не жди! Возвращайся в Швейцарию! Там, может быть, еще есть работа для таких ребят, как ты. Здесь же дело пропащее, да, пропащее!

Жак вышел от Мурлана с тягостным чувством, которое не в силах был побороть. Где искать поддержки?

Он побежал в 'Юманите'.

Но Стефани и Галло были на совещании у патрона. Кадье, с которым Жак столкнулся в дверях, успел крикнуть ему на бегу, что Жорес только что был на приеме у двух членов правительства - у Мальви и Абеля Ферри - и утверждает, что отчаиваться еще не следует.

Едва успев расстаться с ним, Жак встретил Пажеса, молодого сотрудника Галло; этот был настроен весьма пессимистически. Военные приготовления в России, по-видимому, усилились: со всех сторон приходят данные, подтверждающие предположение о том, что накануне царь тайно подписал решающий указ - указ о всеобщей мобилизации.

В кафе 'Круассан', куда Жак зашел только на минуту, он не заметил никого из знакомых, кроме тетушки Юри, которая сидела в углу зала и, казалось, председательствовала на маленьком женском конгрессе. Взгромоздясь на обитую клеенкой скамью, чересчур высокую для ее коротких ножек, без шляпы, - пряди седых волос словно венцом обрамляли лицо старой фанатички, она жестикулировала и ораторствовала в центре группы женщин, которых собрала здесь, как видно, затем, чтобы преподать им истину. Жак притворился, что не заметил ее, и скрылся.

На улице Сантье, в кафе 'Прогресс' уже собралось несколько человек. Сидя за столиками в насквозь прокуренной комнате нижнего этажа, они обсуждали новости дня. Это были: Рабб, Жюмлен, Берте и один приезжий житель Нанси, секретарь Федерации Мерты-и-Мозеля; он прибыл в Париж утром и привез новости из восточных департаментов.

Один германский социалист, с которым он ехал вместе, утверждал, что накануне вечером в Берлине состоялся военный совет. На нем был решен созыв бундесрата30. В Германии ожидали 'серьезных решений', которые должны были последовать не позже сегодняшнего дня. Мосты через Мозель были заняты германскими войсками. Все висело теперь на волоске. Накануне в окрестностях Люневиля германская легкая кавалерия перешла уже с целью провокации границу и проскакала несколько сот метров по французской территории.

- В Люневиле? - произнес Жак, внезапно вспомнив о Даниэле, о Женни.

Дальнейшее он слушал рассеянно. Житель Нанси рассказывал, что вот уже несколько дней, как по всем железнодорожным линиям восточных департаментов идут бесконечные вереницы порожняка, который стягивают к крупным станциям, а затем оставляют про запас под Парижем.

Жак сидел молча, со стесненным сердцем. Перед его глазами стоял реальный образ: Европа, скользящая по роковому склону. Какое чудо могло еще вызвать спасительную перемену, резкий поворот общественного мнения, внезапный и твердый отпор народов?

И вдруг ему захотелось побыть с братом. Он не видел его всю неделю. Сейчас время завтрака, и он, конечно, застанет Антуана дома. 'К тому же, подумал он, - этот визит поможет мне дождаться минуты, когда можно будет идти к Женни'.