но ничего не покупали. Женщины, повесив на руку сетку для провизии, на всякий случай принюхивались к шерстяным изделиям, ощупывали их, взвешивали на руке подбитую гвоздями обувь. Публика еще не покупала, но ее внимание с достаточной ясностью говорило о том, что эти недавно выставленные товары соответствуют общему беспокойству.

Все возрастающий недостаток разменной монеты начинал серьезно затруднять торговлю. Разносчики превратившись в менял, прохаживались с ящиками на животе. Они спекулировали - давали девяносто пять франков звонкой монетой за стофранковый билет. Полиция, видимо, закрывала на это глаза.

Французский банк выпустил накануне множество купюр по пять и по двадцать франков, и люди с любопытством их рассматривали.

- Значит, все это было готово у них заранее, - говорили в толпе с видом недоверия, неприязни, но и некоторого восхищения.

Жак уселся наконец за столиком одного из кафе на площади Бастилии. Он ничего не ел со вчерашнего дня и испытывал жажду и голод.

Поток пригородных жителей разливался широкими волнами, хлынувшими из Лионского вокзала, из трамваев, из метро. Они на минуту останавливались на залитой солнцем площади с газетами в руках и бросали озабоченные, любопытные взгляды на все кругом, словно желая убедиться, перед тем как приступить к работе, что угроза войны не изменила Париж за эту ночь.

В кафе непрестанно менялись люди; озабоченные, встревоженные, они громко разговаривали друг с другом.

Один из посетителей рассказал, что послал жену в мэрию навести точные справки относительно срока его мобилизационного предписания, и с видимой гордостью сообщил, что ввиду большого притока публики число служащих в справочных бюро при военных канцеляриях увеличили втрое.

Шофер такси со смехом показывал номер иллюстрированного журнала: на одной и той же странице, совсем рядом, там были изображены возвращение в Берлин кайзера и возвращение Пуанкаре в Париж - два симметричных символических рисунка, где главы двух государств, ступив на подножку автомобилей, одним и тем же воинственным жестом отвечали на приветственные клики своих исполненных доверия народов.

Муж и жена средних лет вошли и приблизились к оцинкованной стойке. Жена испуганно смотрела на посетителей, ища дружеского взгляда. Они сейчас же заговорили.

Муж сказал:

- Мы из Фонтенебло. Там уже началось.

И он замолчал.

Жена, более словоохотливая, пояснила:

- Вчера вечером к офицеру седьмого драгунского, - он живет на той же площадке, что и мы, - пришли сказать, чтобы он живо собирался. А потом среди ночи нас разбудил конский топот. Кавалерия получила приказ выступать.

- Куда? - спросила кассирша.

- Не знаю. Мы вышли на балкон. Весь город был у окон. Не слышно было ни одного крика, ни одного слова. Они убегали, как воры... без музыки, в походной форме... Потом потянулись полковые обозы, повозки с снаряжением... Они шли и шли. До самого утра.

- В мэрии, - подхватил муж, - вывесили приказ о реквизиции лошадей, мулов, повозок, даже фуража!

- Все это скверно пахнет, - заявила кассирша с заинтересованным и почти довольным видом.

- Запас третьей очереди уже призван, - сказал кто-то.

- Старики! Да что вы!

- Да, да! - подтвердил официант, остановившись с каким-то блюдом. Видно, им надо было собрать людей заранее, чтобы охранять мосты, узловые станции, словом - все, чему грозит опасность... Я хорошо это знаю: у меня родного брата, - а ему уже сорок три, и живет он около Шалона, - вдруг вызвали на вокзал. Там ему надели на башку старую фуражку, нацепили на куртку подсумки, дали в руки винтовку и - марш! Не угодно ли вам стать часовым у виадука? А тут, знаете ли, шутки плохи: чтобы подойти к мосту, нужен пропуск. Если его нет, приказано стрелять! Видно, кругом уже бродят шпионы.

- Я иду на второй день, - заявил, хотя никто его не спрашивал, маляр в белой холщовой блузе. Он сказал это, ни на кого не глядя, опустив глаза на рюмку, которую вертел в руке.

- Я тоже, - произнес чей-то голос.

- А я - на третий! - вскричал толстый добродушный водопроводчик. - Но мне в Ангулем! И вы понимаете, что прежде чем пруссаки появятся у берегов Шаранты...

Он лихо подтянул мешок с инструментами, болтавшийся у него за спиной, и, усмехаясь, пошел к двери.

- Впрочем, мне наплевать. Там будет видно... Надо же что-нибудь делать!

- Чему быть, того не миновать, - поучительно произнесла в заключение кассирша.

Жак сжимал кулаки. Молчаливый, напряженный, он с изумлением всматривался в лица: он думал найти на них бурный протест, следы возмущения. Напрасно. Все эти люди были, по-видимому, захвачены событиями так неожиданно, что они ощущали себя выбитыми из колеи, ошеломленными, а быть может, под маской молодечества, и напуганными, но покорившимися или готовыми покориться.

Он встал, взял свой саквояж и поспешно вышел. Он испытывал сейчас особенное желание, даже потребность, повидаться с Мурланом.

Засунув руки в карманы черной блузы, старик типограф расхаживал по трем комнатам своей квартирки в нижнем этаже, где были распахнуты все двери. Он был один. Не останавливаясь, он крикнул: 'Войдите!' - и обернулся лишь тогда, когда гость закрыл за собой дверь.

- Это ты, мальчуган?

- Здравствуйте. Нельзя ли мне оставить у вас это? - сказал Жак, поднимая свой саквояж. - Немного белья без меток. Никаких документов, никаких имен.

Мурлан утвердительно кивнул головой. Его взгляд оставался гневным и жестким.

- Чего ради ты еще торчишь здесь? - спросил он резко.

Жак посмотрел на него, озадаченный.

- Чего ты ждешь, почему не убираешься восвояси? Разве вы не чувствуете, что на этот раз все кончено, дурачье?

- И это говорите вы? Вы, Мурлан?

- Да, я, - ответил он своим замогильным голосом.

Он стряхнул хлебные крошки, застрявшие у него в бороде, снова засунул руки в карманы и опять зашагал взад и вперед.

Жак никогда еще не видел у него такого расстроенного лица, таких потухших глаз. Надо было подождать, пока вспышка пройдет. Он без приглашения взял стул и сел.

Мурлан два или три раза обежал все комнаты, словно зверь в клетке, потом остановился перед Жаком.

- На что ты рассчитываешь сейчас? - крикнул он. - На твои пресловутые 'рабочие массы'? На всеобщую забастовку?

- Да! - твердо произнес Жак.

Старый типограф, так похожий на Христа, судорожно пожал плечами.

- Всеобщая забастовка? Как бы не так! Кто говорит о ней сегодня? Кто еще смеет о ней думать?

- Я!

- Ты? Так ты не видишь, что это жалкое стадо, которое хотелось бы спасти даже против его воли, в подавляющем большинстве состоит из забияк, задир, головорезов, всегда готовых принять вызов?.. Из людей, которые первыми схватятся за винтовки, как только их уверят в том, что хоть один немец перешел границу?.. Если взять каждого в отдельности - это обычно славный малый, который говорит, что никому не хочет зла, и сам в это верит. Но в нем есть еще целые залежи хищных разрушительных инстинктов инстинктов, которых он стыдится и которые скрывает, но которые, несмотря ни на что, кипят в нем, и он всегда рад их удовлетворить, как только ему предоставляют для этого удобный случай... Человек есть человек, ничего с этим не поделаешь!.. Итак, если нельзя рассчитывать на отдельные личности, на кого же ты рассчитываешь? На вождей? На каких вождей? На вождей европейского пролетариата? Или на наших? На