– Я бы ее убил!
Массон улыбнулся.
– Это ему не удалось!
– Допустим, он отправился в Нью-Йорк, чтобы прикончить ее… И сидит теперь там, как в ловушке! – предположил Фред.
– Или же он до сих пор в Париже, – предположил Жоэль. – И может в любой момент убрать ее…
– В таком случае при чем здесь Каракас?
Вопрос Массона прозвучал резко. До сих пор ему не приходило в голову, что Мод может угрожать опасность.
– Чтобы запутать следы!
Массон задумался.
– Это вы мне все запутываете! Нет! Он уехал из Парижа. В этом мы можем быть уверены! Что же касается Нью-Йорка… Можно проверить через Иммиграционную службу…
Массон отложил фломастер, которым так и не воспользовался.
– И все-таки, если бы Франсуа хотел прикончить Мод в Штатах, он бы не бросил так просто все, что у него в Париже! Однако наш приятель дал деру.
– Предположим!
– С другой стороны, побег не каждому по карману, – продолжал Массон.
– У него были деньги…
– Но не столько же! Он спустил по дешевке всю свою мебель. Скорее всего, у него не было ни малейшего желания распродать и свои вина! Раз уж он установил в погребе железную дверь, то наверняка там была недурная коллекция!
Массон обратился к Бертрану.
– Фирмы, занимающиеся переездами: ты что-нибудь накопал?
– Ничего.
– Проверь также все склады под аренду. Чем больше я об этом думаю, тем сильнее убеждаюсь, что Прат где-то спрятал все компрометирующие его вещи. Винчестер компьютера, одежду Мод… Он бы не стал рисковать, разбрасывая это где попало! Он, кстати, ничего не оставил у своих родителей!
– Вы считаете, что он спрятал где-то свою винотеку?
– Он мог ее и продать… Вот только кому?
– Частному лицу?
– На это нужно время, а наш приятель сильно спешил…
– Он мог продать вина на аукционе!
– Неглупо, Бертран! Жоэль, подготовь-ка нам список вин, поступивших в продажу после 24 июня. Торговые залы Парижа и пригородов. Эта дрянь водит нас за нос, и мне это начинает действовать на нервы!
Вкус к жизни у Франсуа просыпался. Как и прежде, он формулировал свои желания в будущем времени, а мечты – в условном наклонении. Когда раздался телефонный звонок, он просматривал с маркером в руке брошюры по Греции. На часах было без двадцати восемь.
Прошло мгновение. Кровь бешено застучала в висках. Сердце выпрыгивало из груди. Франсуа инстинктивно узнал звук ее дыхания.
– Франсуа?
Этот голос. Голос, который перестал тревожить его слух. Голос, такой знакомый, что он едва не прошептал: «Да, любовь моя? Ты где? Ты не забыла купить хлеб?»
– Это я…
Ее голос, резонируя, мучительно отдавался в висках. Тембр был непривычно высоким, а ритм непривычно быстрым. Конец слов она проглатывала.
– Кто – я?
– Мод.
– Здравствуй, Мод.
– Здравствуй, Франсуа…
– Я собираюсь замуж, Франсуа…
– Поздравляю.
Фамилии адвокатов. Зачеркнутые записи. Наугад выбранные даты. Лишенные смысла слова. Головная боль. Франсуа кладет трубку. Потом снова снимает ее. Как если бы он открывал входную дверь. Пытался догнать на лестнице любимую женщину. Крикнуть ей: «Остановись! Не уходи!» Как если бы он сжал ее в объятиях до боли, до забвения… Только бы вновь ощутить знакомый вкус ее рта… Нежную шершавость ее языка… Франсуа кладет трубку. И снова снимает ее. У телефона нет дверей. Только бездонная глубина. Ее нет. Никого нет. Лишь монотонные гудки. Линия свободна. Но не он. Он больше не свободен. Как там по-английски? Misunderstanding?[44] Моя куколка! Моя девочка… Так, значит, ты не чувствуешь нерушимые связи, соединяющие нас?… Мне надо прилечь. Что там тебе было нужно? Встретиться? Мне надо выпить. Виски. Всю бутылку. Прямо из горлышка. В глотке пересохло. Пети-Гозье и Гран-Гозье,[45] где это, на Мартинике или в Гваделупе? Виржини. Поль и Виржини.[46] Она не позвонила. Я люблю тебя, Виржини! А мой билет в Афины? Я хочу танцевать сиртаки с девушками в стрингах… У меня все стоит, как надо… Какой-то мужчина с моей Мод, в моей Мод, на моей Мод. Но Мод – моя. Она моя жена. Она принадлежит мне. Даже мертвая, она остается моей. Long distance call…[47] Ты бросила меня… Как туалетную бумагу в выгребную яму… Развестись? Не смешите меня! Я вдовец! Кто умер? Ты, конечно! Ты не знала?… Да, мой ангел… Я не сообщил тебе… Ты была так далеко… Я одел тебя в шелка… И еще в тонкий пуловер… Чтобы ты не замерзла… Какой заботливый муж… Муж-ш… Ты моя… Ненаглядная… Барбара не выдерживает сравнения… Розовый мягкий бархат… Насчет сиреневого я засомневался… Там должно пахнуть сыростью… Уже год прошел… Ты была так красива… Я чуть было не вынул «Пола… роид»… Нет, не пола… рамин[48]… Просто чтобы сфотографировать! Франсуа закричал:
–
От его крика в квартире повеяло ледяным холодом. Как от колдовского заклятья, все вдруг испарилось… Тепло уютной безмятежности, неяркий свет настольной лампы, темно-бордовые тона мебели красного дерева… Распахнутые двери спальни… Запах туалетной воды, то появляющийся, то исчезающий вновь… Разложенная на кровати новая одежда… Дорожные сумки… Шелковые платочки… Вещи, брошенные на ковер… Волнующее ощущение собственного богатства… Мечты об отпуске… О светлом будущем… Все исчезло! Как летучая мышь в ночи… Паф! Испарилось! Бой часов ознаменовал конец бала… Фея придумала Золушку, чтобы возбудить принца-импотента… Бедняга… Жертва иллюзии… Влюбился в голограмму.
Франсуа метался по квартире, как хищник в клетке. Его охватила звериная злоба, а вместе с ней – первобытный страх. Ему мерещились орды полицейских, настигающие его в собственной квартире и волочащие обнаженное тело по улицам города. Его отрубленную голову, насаженную на кол, будут возить по всему Парижу, а истеричная толпа не устанет скандировать «Смерть, смерть убийце» на мотив «Карманьолы».
Уехать. Не важно куда. Лишь бы уехать.
Он выбежал в светлую летнюю ночь. Он несся по улицам как одержимый. Он не знал, куда приведет его бешеная гонка, он хотел одного – избавиться от ада.
Полночь. Где-то между Лионским вокзалом и вокзалом Аустерлиц. Улица? Бульвар? Нищий из Восточной Европы. Который не хочет поделиться глотком водки и теплым воздухом, дующим из вентиляционной трубы… Он ему не доверяет. Бормочет что-то по-русски… Он не понимает песню Франсуа. Разглядывает его
