Амнионец что-то сделал с ее сыном.

Она лежала неподвижно, словно оглохла; словно была мертва. Снаружи ничто не свидетельствовало, что она отчаянно сражается, пытаясь найти силы и открыть глаза.

У нее сложилось впечатление, что Ник отстранился от нее. Его голос шел в другом направлении, когда он рявкнул:

– Ты обманул нас, ты, трахнутый сукин сын. Ты что-то сделал с ним.

Дэвис Хайланд. Ее сын. Повод, почему она была здесь – повод, почему она сдалась на их милость.

Нику ответил другой голос, который она тоже не должна была слышать. Он был полон оскаленных зубов и сернистого света.

– Человек, предположительно капитан Ник Саккорсо, это ложное обвинение. Амнион не согласен с ложными обвинениями. Общеизвестно, что Амнион не занимается нечестными сделками. Ваши собственные тесты подтвердят, что отпрыск – человек. Генетическая идентичность точно такая же как была в чреве женщины. Ваши утверждения ложны.

Новый приступ кашля разодрал легкие Ника. Когда он снова мог говорить, он прохрипел:

– Тогда почему он так выглядит?

Чужой голос был невозмутим.

– На ваш вопрос нет ответа. Есть ли какой-нибудь недостаток в физических формах отпрыска? Это не имеет значения. Тесты демонстрируют, что генетических дефектов нет. Но если вы пожелаете, чтобы отпрыск был изменен, это может быть сделано.

– Ты сукин сын, – выругался Ник, заходясь новым кашлем. – Он не выглядит похожим на меня.

– Человек, предположительно капитан Ник Саккорсо, – объяснял голос с тем, что можно было бы назвать амнионским терпением, – ваше генетическая идентичность не имеет ничего общего с данным отпрыском. Он не ваш – перевод предлагает слово «сын». Таким образом, всякая общность была бы удивительной.

Молчание Ника было таким же громким, как вопль.

С усилием, которое казалось обессилило ее до мозга костей и сделало ее слабой, как перо, Морн открыла глаза.

На мгновение сернистый свет, льющийся с потолка, ослепил ее. Но как только ее глаза открылись, они самопроизвольно моргнули. Слезы потекли по ее щекам, оставляя влажные деликатные следы, которые были скорее нервной реакцией, чем последствием родов. Она чувствовала себя голой от макушки до кончиков ног; но что-то поддерживало ее тепло. Постепенно она все больше приходила в сознание.

Вскоре она могла видеть.

Фигура в тяжелом скафандре с открытым визором стояла в нескольких шагах от нее, рядом со вторым столом. Рассеянный желтый свет сверкал на поверхности колпака.

Ник.

Он напирал на ржавую чудовищную фигуру, которая могла быть доктором-амнионцем.

Возвышаясь над столом, амнионец сказал в передатчик:

– Отпрыск начинает приходить в сознание. У людей период адаптации продолжителен. Перенос личности вызывает – перевод предлагает слово «дезориентация». Какое-то время его разум не сможет отделить себя от источника.

Данных недостаточно, чтобы предвидеть направление этой дезориентации. Рассуждения подсказывают, что приспособляемость может быть повышена путем стимуляции.

Доктор провел одной из рук по колпаку, и колпак бесшумно открылся.

Морн увидела, как голые конечности начали подергиваться, раздался влажный кашель. Звук был слабым; он, казалось, исходил от ребенка, которому не хватает воздуха.

Ее ребенка.

Она попыталась пошевелиться.

Какая-то тяжесть давила на нее. Небольшая, но для Морн она была слишком велика. Морн не могла понять, что это. Неужели амнионец связал ее?

С усилием она перевела взгляд на себя.

Ремней не было. Тяжестью оказалась лишь легкая ткань ее скафандра. Вероятно, доктор раздел ее, чтобы она могла родить ребенка. А затем одел ее снова.

Она была слишком слаба, чтобы выдержать ношу даже скафандра. Так же, как и новорожденный, она должна была прийти в себя нагой.

Каким-то образом ей удалось повернуть голову и снова посмотреть на соседний операционный стол.

Доктор приложил дыхательную маску к телу, лежащему на столе; прикрепил маску пластырем. Кашель прекратился, но слабое конвульсивное движение конечностей продолжалось.

С помощью своих трех вспомогательных рук амнионец перевел ее сына в сидячее положение. Мгновение тот оставался в нем, судорожно дыша; затем доктор помог ему спустить ноги со стола, чтобы он мог встать.

Если не считать маски на лице и относительной хрупкости сложения, он ничем не отличался от Ангуса Фермопила.