Он посмотрел на Гарднера. Тот сидел, постукивая корешком журнала по столу. Лицо его было по- прежнему спокойно.

«Что же ему теперь сказать? — подумал Ганка. — Хотя ведь он всё равно не поверит».

Гарднер бросил журнал на стол и встал.

— Вот что, — сказал он негромко, — когда я вас о чём-нибудь спрашиваю, надо мне отвечать сейчас же. Автор этой статьи — вы! Что же значат все эти туманные намёки: «Автор этой статьи, конечно, помнит, что когда кто-то впервые встал на путь подлога...» — ну и так далее? Кто же этот «кто-то»? И далее: «этот ныне прожжённый авантюрист и шулер». Кого вы так называете? Кто это шулер, на кого вы намекаете?

Ганка молчал. Мысль его работала быстро и неустанно.

«Что сказать? Что сказать? Господи, что же сказать?» — думал он и ничего не мог решить, мысль его толклась на одном месте.

— Так! — Гарднер не сводил глаз с его лица. — Теперь вон что! У меня есть полная возможность заставить вас говорить, и я, безусловно, прибегну к ней, но по такому пустяку... — Он слегка пожал плечами. — Впрочем, если вам это желательно... — Он снова вернулся на своё место и посмотрел оттуда на Ганку спокойно и жестоко.

Ганка почему-то не испытывал страха. Уверенное и спокойное чувство безнадёжности было настолько полным и заглушающим всё, что на жестокую улыбку Гарднера он ответил улыбкой же, оцепенелой и почти спокойной. И всё-таки тогда же он почувствовал, что говорить ему следует. «Там, где можно обойтись без этого, — подумал он, избегая мысли „об этом“, то есть о том страшном и неизбежном, что ему придётся перенести, — там нужно попытаться это сделать».

— Мне было известно, что автором статьи является брат жены профессора Мезонье.

— Да? — Гарднер смотрел на него ясно, выжидающе, в упор, но опять-таки без всякой угрозы. — Ну а сам профессор, он знает это?

— Нет, не думаю, — Ганка покачал головой, — во всяком случае, он мне сказал бы.

— А вы ему?

— Я тоже ничего не говорил.

— Значит, профессор не знает? — подытожил Гарднер. — Хорошо! Ну а вы что знаете? Вот конкретно: что значит фраза о том, что Кениг знает о каком-то фальсификаторе, который... вот тут «разрозненных костных фрагментов», обломков костей, что ли? Так в чём тут дело? Объясните.

«Зачем ему это? — подумал Ганка. — Ведь я признался. Чего он хочет ещё?»

И коротко он сказал, что ему было известно о крупной ссоре профессора Мезонье с его шурином, случившейся пятнадцать лет тому назад.

— А подробнее, подробнее! — подстегнул его Гарднер. — Вы же близкий человек в доме профессора, вы должны знать всё это.

«Ну, уж если так тебе хочется...» — подумал Ганка и рассказал, что пятнадцать лет тому назад господин Курцер работал у профессора в качестве младшего научного сотрудника.

— Младшего! — даже крякнул от удовольствия Гарднер.

— Да, младшего. На его обязанности лежало препарирование материала и описание некоторых второстепенных коллекций.

— Так, так, — Гарднер не сводил глаз с лица Ганки, — второстепенных! Дальше!

— А дальше произошло вот что. Однажды пришлось произвести кое-какие небольшие раскопки разведывательного порядка, профессор был очень занят по подготовке Международного антропологического съезда по вопросам предыстории, который должен был произойти в здании института. Его сотрудники были заняты тоже. И вот послали Курцера.

— Потому что старших научных сотрудников профессор от работы отрывать не пожелал? — спросил понимающе и даже сочувственно Гарднер.

«Но почему это так его интересует? — подумал Ганка. — Неужели он не знал этого раньше от самого Курцера?» И вдруг понял, что именно от самого-то Курцера Гарднер никогда этого не узнает. Не такая это история, чтобы о ней можно было рассказывать всем, а тем более Гарднеру: ведь он именно и радуется потому, что поймал Курцера на какой-то лжи. Наверное, тот выдавал себя за главного сотрудника института, чуть ли не руководителя, родственника, друга и правую руку знаменитого профессора Мезонье, а на поверку оказывается, что он был младшим сотрудником, — может быть, самым младшим из всех! Что он употреблялся для каких-то разведывательных работ и только тогда, когда все остальные были в разгоне, а то, возможно, его не послали бы и на эти... как их там?., разведывательные раскопки.

«Подбирает материал», — подумал Ганка и уже совсем иным тоном — даже некоторая лёгкая фамильярность звучала в нём — продолжал:

— Раскопки надо было сделать небольшие и недалеко, пятьсот — шестьсот километров от института. Господин Курцер поехал и провёл там десять дней. Это, знаете, очень мало — десять дней, тут требуется совсем особая техника раскопок, с учётом всех геологических слоёв и мест находок. Профессору он сказал, что ничего им не обнаружено, так, есть какие-то кости, но совсем не на той глубине и не такие, как предполагалось вначале. Профессор не стал их и смотреть. Потом прошло недели две, Курцер уехал куда-то на летние каникулы и оттуда прислал свою статью в газету «Вечерний обозреватель» о том, что им найдены останки человека новой ископаемой расы, жившей в третичную эпоху, обнаруженные в таких-то слоях, при таких-то и таких-то обстоятельствах, — подробности я даже, право, и не помню.

— Неважно, — сказал Гарднер. Он слушал с большим вниманием и временами отмечал что-то на полоске бумаги. — Что произошло потом?

— А потом произошло вот что. Профессор немедленно написал Курцеру письмо, требуя, чтобы он приехал, привёз ему останки этого, как он его называл, эоантропа. В газете был помещён снимок — челюсть, часть черепной коробки и четыре зуба. Курцер приехал, привёз ему кости, и тут оказалось...

Ганка остановился и посмотрел на Гарднера. Тот сидел неподвижно, положив обе руки на стол, и смотрел на Ганку. Глаза у него поблёскивали.

— Да! И что же оказалось?

— Оказалось, что эта находка сделана в стенах института.

— В стенах института? — спросил Гарднер. — Как же это так?

— Оказывается, Курцер нашёл в одном из шкафов челюсть шимпанзе, которая пролежала в земле много времени, в другом шкафу отыскал древний череп из курганного погребения, то есть тоже ископаемый, но принадлежащий современному человеку, отделил от него часть черепного свода и составил их вместе.

— Так, — сказал Гарднер и дотронулся до карандаша. — Дальше!

— А дальше — профессор просто-напросто выбросил Курцера вместе с его костями. Кажется, даже замахнулся на него палкой.

— О! Палкой? — с уважением переспросил Гарднер. — Вот как!

— Да, кажется, мне так именно рассказывала мадам Мезонье. Впрочем, не знаю... Но, во всяком случае, скандал был большой. Курцер много лет скитался по свету, работал в каких-то бульварных газетах, пока он наконец... — Он вовремя остановился: совершенно незачем было обострять отношения.

— Да! — Гарднер записал на полоске бумаги несколько строк, обвёл их рамкой и положил карандаш. — Значит, на эту историю вы и намекали в своей статье? — сказал он тем же тоном, что и начал, показывая этим, что разговор окончен и начался допрос.

«Пока всё идёт хорошо», — подумал Ганка и почувствовал какое-то смутное томление, как будто после спокойной и строгой безнадёжности промелькнула какая-то надежда, и он на миг поверил в неё.

Гарднер перегнул бумажную полоску вдвое и положил на неё карандаш.

— Теперь поговорим о вас, — сказал он. — Предупреждаю, что я хотел бы обойтись без третьей степени. Вы ведь знаете, что такое третья степень?

«Вот оно! — подумал Ганка. — Вот оно самое!»

— Я думаю, мы с вами договоримся быстро. Вы человек культурный и не заставите меня... Ну, одним словом, я хотел бы знать, кто из друзей Гагена сотрудничал в листке «Закованная Европа».

Ганка ошалело смотрел на Гарднера. Он не представлялся, он действительно ничего не мог понять и даже переспросил: