Курите, пожалуйста. Ах, Господи, на стуле-то книги... Складывайте, складывайте их прямо на пол. — Он всё суетился с ящиком в руках.
— Да не курю я папиросы, — снова улыбнулся Курт. Он сел в кресло и подогнул ноги. — А дело-то было так, — начал он нараспев...
Глава восьмая
(Рассказ Курта)
— Я лежал в больнице, у меня, видите ли, припадки с детства.
— А когда это было? — осторожно спросила мать, проходя к столу и расчищая его от лишних бумаг.
— Было это... было это... — Курт на минуту задумался, — было это около одного года, — твёрдо выговорил он. — Знаете, меня с детства бьют припадки. Вдруг упаду, и начнёт меня швырять и бить о землю, весь скорчусь, опять вытянусь, почернею, ну и лежу на боку, пока меня не подберут. Вот эдак меня раз подобрали и свезли в больницу. Была такая специальная лечебница на улице Любаши. Пролежал я там месяца два, наверное. Профессор там был старичок. Что-то он в моей болезни интересное нашёл, стал какие-то опыты надо мной делать... там... электричество... не могу уж я вам точно объяснить, зачем, ну, только какой-то новый метод. Сажают на кресло, потом включают ток, всё жужжит, ток через тебя... в общем не знаю... Но сильно прохватывало, не гуманный метод, — улыбнулся он криво, — но действенный, кажется, на мне его первом стали пробовать. Прохватывает до костей. Так я месяца два или три пролечился, знаете, легче стало. Ну, были, конечно, припадки, но только уже не такие... Может быть, этот метод помог, может быть, пора уж такая пришла... Не знаю... Потом вот это и случилось...
Он остановился, как будто в нерешительности.
— Что? — спросил отец.
— Ну вот, немцы-то пришли, — плавно ответил Курт.
— Да, да, — забеспокоился отец. — Ну и...
— Да нет, я ничего не видел, — медленно сказал Курт. — Говорю же вам, что в больнице лежал. Потом профессора этого сменили, не подошёл им там, что ли, другого назначили, из немцев, красивый такой, сероглазый, высокий. Ну вот, он в первый день меня вызвал, начал расспрашивать. Знаете, обыкновенные докторские расспросы... Когда? Да с чего? Да где?.. Ну, я сказал:
«Первый припадок случился со мной, когда я кончил садоводческую школу».
Тут он встрепенулся.
«Да вы разве учились?» — спрашивает он.
«Как же, говорю, учился».
«Ну, а специальность у вас какая?»
«Садовод, говорю, но больше в последнее время работал по агрохимии, то есть по удобрениям».
Ладно, помолчал он, записал что-то себе на бумажку.
«А где у вас семья»?
«Семьи, говорю, у меня никакой нет. Один я».
Тут он даже улыбнулся — так ему понравилось это. Потом опять спрашивает:
«А из родителей у вас кто-нибудь этим недугом страдал?»
«Мать, говорю, болела».
«Хорошо! — Опять записал. — Ну а дальше по восходящей линии не помните: дедушка, бабушка, может быть, кто-нибудь из прадедов?»
«Нет, говорю, не помню».
«Ладно, идите».
Так ещё я пролежал сколько-то, приходит раз санитар, говорит:
«Больной Курт Вагнер, собирайтесь, пожалуйста, в ординаторскую, там вас ждут».
«А кто ждёт?»
«А это уж, говорит, не знаю, доктора, наверное, какие-нибудь».
«А! — думаю. — Консилиум!»
Пришёл. Нет, вижу, не доктора! Никак не доктора! Под халатами серые полувоенные формы. На галстуках булавки, а на булавках эти паучки, и такие морды у них, знаете, одна к другой! Какие же там, к чёрту, доктора!
Директор больницы говорит:
«Вот он сам, Курт Вагнер!»
Эти военные уставились на меня, смотрят. Тут один спрашивает:
«Вы химию хорошо знаете?»
«Как же, говорю, в том объёме, в каком мне требуется знать, знаю».
«То есть? Объясните».
«Ну, я же, говорю, агрохимик, я искусственное удобрение вырабатываю».
«Так. А в лабораториях когда-нибудь работали?»
«А как же, говорю, у меня и своя лаборатория была, я для комнатных растений удобрения вырабатывал».
Он поморщился.
«Нет, я не про это. Что там удобрения! А вот в настоящей, хотя бы в фабричной лаборатории работали когда-нибудь?»
«Нет, говорю, не приходилось так».
Помолчал он, почертил что-то на бумажке, к другому обращается:
«У вас вопросы есть?»
Тот спрашивает:
«Припадками давно страдаете?»
Я ему объяснил, как, когда, и не один я, а и мать моя тем же страдала.
Тут директор подошёл с моей историей болезни, пальцем в неё тычет: вот, мол, и вот что. Тот отмахнулся от него:
«Да, да, вижу!»
Потом повернулся к своим и что-то сказал длинное такое, по-латыни, что ли, я не понял. Тогда тот, что меня раньше о химии спрашивал, пожал плечами. Потом принесли кресло, круглое такое, с вращающимся сиденьем.
«Садитесь».
Я сел. Они начали мне голову измерять, уж и так измеряли и эдак, и вдоль, и поперёк вертели, снимут один промер — запишут, снимут другой опять запишут. Потом стали говорить между собой про эти цифры. Слышу только слово «неполноценный». Тогда этот, что раньше со мной про химию толковал, обращается к директору и говорит:
«Ну что же, дело ясное, можете его пока отпустить».
Вечером директор вызывает меня и говорит, что меня выписывают, болезнь у меня неизлечимая, наследственная, показаний для операции нет, подкрепить они меня подкрепили и больше ничего сделать не могут, но вот могу я поступить в лабораторию Агрохимического института. Он меня завтра и свезёт, если я хочу. Об условиях договорюсь на месте.
«Ладно, говорю, раз Агрохимический, это мне подходит».
Пошёл к себе на койку и ещё подумал: «Вот как хорошо складывается».
А потом другая мысль кольнула: «Что это он обо мне так вдруг стал хлопотать, ровно это бы не его дело?» И вдруг этот, что меня про химию пытал, вспомнился. Очень он мне не по сердцу пришёлся. Вот череп-то зачем измеряли? Зачем череп измеряли? Не знаю! Потом это слово «неполноценный». Не могу вам даже сказать, до чего оно меня резануло... Нехорошее слово! «Вопрос ясный»! Что за ясность такая? Опять не знаю! Ну, подумал, подумал, да и забыл. Наутро он повёз меня в этот институт. Чтобы не вдаваться в
